Францишек Равита - На красном дворе

Но вот со стороны Печерской лавры послышался благовест, призывавший благочестивых людей к заутрене. Звуки колокола плыли по воздуху и отзывались далеким эхом за горами.

Вышата встал и обратился в сторону, где мелькал золотистый купол церкви Печерского монастыря. Он стал креститься, громко и отчетливо выговаривая слова: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь..." С каждым крестным знамением он кланялся до земли. В словах, произносимых им, слышались слезы. Перекрестившись еще несколько раз, он оперся рукой на решетку рундука, продолжая смотреть в направлении лавры. Жаркие слезы скатывались по его лицу. Гул колокола раздавался все громче и громче... Вышате казалось, что, слушая его, он должен идти на его призыв. В этом гуле он слышал слова и повторял их: "Все желания человека - ничто на свете. Все усилия - не более как стремление освободиться от связывающего нас духа на земле. Но на земле нет ни покоя, ни счастья... Приидите ко мне все страждующие, и аз упокою вы. Я открою вам свет, где вы найдете спокойствие, тишину и вечное счастье".

Но вот и колокол умолк, а Вышата все еще стоял и думал. До рассвета еще было далеко, как вдруг он встал и ровными, уверенными шагами направился к калитке. Она была заперта. Он попробовал засовы, но они были крепки. Сторож, увидев издали человека, стоявшего у калитки, громко окликнул его, но ответа не получил... Он подошел к воротам и узнал Вышату.

- Отвори, - сказал ему тысяцкий.

Сторож молча открыл ворота и выпустил его на улицу. Молодой боярин повернул направо по узкой тропинке, ведшей к Печерской лавре и к колодцу святого Антония.

Уж тысяцкий давно скрылся в ночном тумане, но сторож все еще стоял, глядя ему вслед и удивляясь: куда это он в такую рань?

- Странно! - прошептал он. - Пошел пешком, видно, к заутрене, в лавру.

Но что его тянуло туда и зачем он пошел? Неужели молиться и в этой молитве найти облегчение наболевшему сердцу? Да, тоска и печаль расшевелили его воображение, и сердце, требовавшее успокоения, влекло его в церковь.

Он медленно шел по лесной тропинке. Начинало светать, звезды уже меркли одна за другой. Время от времени до него долетал крик проснувшейся совы, чирикали мелкие птицы, и ревел скот, выгнанный в долину. Наконец небо закраснелось; Вышата спускался с горы к долине, через которую вела тропинка мимо колодца святого Антония к Печерской лавре. Подойдя к колодцу, он перекрестился, зачерпнул деревянным ковшом воды, напился и пошел дальше. Лавра была открыта.

Снаружи она представляла собой довольно узкий проем, запиравшийся простыми, небрежно сколоченными и даже неотесанными дверями. Издали видно было, как благочестивые люди с зажженными свечами подходили к проему, открывали его и исчезали...

В тот же проем вошел и Вышата.

Спустившись на несколько ступенек вниз, он очутился в узком темном коридоре. Вдали блестела зажженная восковая свеча какого-то странника, шедшего к заутрене, затем она исчезла в крутых подземных поворотах коридора. Его обдало затхлым воздухом, смешанным с запахом восковых свечей и ладана. Среди мрака и неясного подземного шума до него долетало приглушенное пение, но по мере приближения пение слышалось отчетливее, толпа народа увеличивалась. Узкий коридор пещеры переполнился молящимися. Издали казалось, что над открытыми головами горели красным светом восковые свечи, пламя которых развевалось во все стороны ветром. В конце коридора виднелась маленькая церковка, откуда доносился запах фимиама*, смешанный с ароматом лампадного масла, и слышалось пение псалма "Помилуй мя, Боже".

_______________

* Ф и м и а м - благовонное вещество, использовавшееся при

совершении религиозных обрядов.

Вышата оперся о стену одной ниши и начал молиться, как какой-нибудь схимник или аскет. Быть может, он никогда так горячо не молился, как в эту минуту. Но, войдя в сумрачное подземелье, где почивали мощи святых, он почувствовал себя ближе к вечному источнику мира и покоя.

Таким образом, сосредоточив свои мысли на молитве, он дождался конца заутрени; народ начал уже выходить из пещеры, но Вышата все еще продолжал стоять, опершись о нишу. Его никто не узнавал, а если кто и узнал, то не удивлялся, что он был в пещере святого Антония, так как этого святого народ чтил более других.

За народом начали выходить и чернецы, длинную вереницу которых заканчивал отец Еремий. Это был аскет, который, с минуты вступления в Печерский монастырь, питался одним хлебом и водой, молился, поучал народ, лечил больных детей и переписывал для монастыря разные божественные книги. Ему было более ста лет, но он был еще довольно бодр и крепок, ходил без посоха, лицо его было преисполнено достоинства и покоя. Глядя на него, никто не мог подметить ни малейшего следа пережитых им лет и страданий.

Проходя по коридору, он спокойно смотрел вперед, будто благословляя богомольцев, шедших впереди него. В числе их он заметил Вышату и узнал его: он знал воеводу Коснячко, знал Люду и весь Киев. Ему бросилось в глаза необычное настроение тысяцкого, несколько странным было и появление его в пещере, но он не осмелился прервать сосредоточенное размышление Вышаты, он только кивнул ему головой и пошел дальше.

Скоро за ним вышел и Вышата. Молитва лишь отчасти облегчила его сердце, которое все еще сильно ныло.

Когда он вышел из пещеры и на него повеяло свежим воздухом, ему показалось, какая-то невидимая сила тянет его назад.

Он остановился.

- Пойду, - сказал он про себя, - открою мою душу пред отцом Еремием, и пусть он посоветует, как помириться с самим собою.

Келейка отца Еремия была неподалеку от Печерской церкви, на холме, и он пошел. Было уже светло. Народ разошелся - кто по домам, кто вернулся к своим занятиям. Большой монастырский двор был пуст. Чернецы, отпев заутреню, сидели по своим кельям, отдыхали...

При келейке отца Еремия, находившейся за церковной колокольней, был цветник и сад с несколькими яблонями, за которыми старик ухаживал. Два маленьких оконца с деревянными решетками, затянутые пузырями, выходили в сад. Отец Еремий открыл их перед уходом к заутрени для освежения кельи.

Чернец, вернувшись от заутрени, съел кусочек хлеба с водой и сел за работу. У окна келейки стоял деревянный стол, на котором лежали свертки пергамента. Несколько книг, представлявших собой жизнеописание святых мучеников, и печерский патерик. Тут же лежал дубовый крестик ручной работы. Крестик этот был сделан просто, как и все в этой келийке. На нем не было распятия, но он напоминал своей простотой тот крест, на котором умер Спаситель. У стола стоял толстый пень, на который чернец садился писать. В келье не было постели; только в углу лежал кусок дерева, заменявший отцу Еремию подушку: он спал на земле. Неподалеку от его неприхотливой постели стоял глиняный кувшин с водой, которую приносил сам старик.