Лев Черепнин - Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

В каких же кругах новгородского общества созрело и кем было принято решение о переходе под власть Литвы? Все летописи подчеркивают, что вопрос этот обсуждался и был принят на вече по инициативе новгородских бояр. Так, в Типографской летописи читаем: «и сняшяся посадници на вечь и новогородцькие бояре вечници и крамолници и соуровии человеци и вси новогородци и послаша к оканномоу ляху и латынину королю». «Крамольниками» и «вечниками» здесь названы бояре. Это они, следовательно, выдвигают проект о союзе с Литвой, но характерно, что проводят они этот проект через вече, его принимают (хотя бы формально) «вси новогородци». Следовательно, бояре не решаются действовать сепаратно, они хотят придать своему решению характер общенародного приговора. Правда, тут же Типографская летопись (в некотором противоречии с предшествующим изложением) заявляет, что боярский проект встретил (очевидно, на вече) и оппозицию: «земстии же людие того не хотяху…» [2459] ПСРЛ, т. XXIV, стр. 188–189.

Более детально останавливаются на обсуждении в Новгороде проекта о союзе с Литвой летописи Симеоновская и другие. Прежде всего они указывают, что вопрос о переходе в подданство к Литовскому государству вызвал большие волнения в Новгороде. Разные социальные группы склонны были решать этот вопрос по-разному. «И так възмятеся весь град их, и въсколебашася яко пьяны», с укором пишет московский летописец, «овии же хотяху за великаго князя по старине к Москве, а друзии за короля к Литве». К заключению договора с Казимиром IV склонялась боярская партия во главе со вдовой посадника Исаака Борецкого Марфой и ее детьми. Часть боярства (старые посадники, тысяцкие, лучшие люди, житьи люди) настаивала на сохранении союза с великим князем Иваном III. Но самое интересное в летописном изложении — это указание не на расхождения между боярскими партиями, а на то, что активно действующей силой на вече выступал народ. Правда, летописец, сторонник московской великокняжеской власти, рассказывает об этом предвзято, тенденциозно. Он говорит, что «изменники» (т. е. сторонники партии Борецких) специально платили деньги черным людям за то, чтобы они поддерживали их предложения на вече: «…начаша наимовати худых мужиков вечников, на то за все готови суть по их обычаю». Подкупленная «чернь» якобы звонила на вече в колокола, кричала: «за короля хотим!» — и забрасывала камнями тех, кто поддерживал великого князя московского. Конечно, можно допустить, что в Новгороде были люди, оказавшиеся вне существовавших в это время социальных групп, лица без определенных занятий и лишенные средств к существованию. Они могли продавать свои голоса. Но попытка летописца представить дело так, что продажными были все те черные люди, которые стали на путь разрыва с великокняжеской властью, явно не заслуживает доверия. Очевидно, летописный рассказ об участии худых «мужиков вечников» в обсуждении проекта о приеме в Новгород независимого от Москвы князя надо понимать в том смысле, что среди части посадских новгородских людей этот проект нашел соответствующий отклик, и отстаивали они его с оружием в руках. Вечевые собрания превращались в острые классовые столкновения: «и велико неустроение бяше в них, и межи себе ратяхуся, сами на ся въстающе» [2460] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 225–226. . Конечно, не могло быть общности социальных интересов у бояр и черных людей. Одни защищали интересы феодальной аристократии, другие — утопическую идею вечевой демократии, охраняемой «добрым» князем.

В Софийской первой и других летописях содержатся подробные указания на планы Марфы Борецкой. Она якобы хотела выйти замуж за одного литовского пана, который стал бы в качестве королевского наместника во главе всей Новгородской земли. Сообщником Марфы Борецкой был владычный ключник Пимен, мечтавший о том, чтобы сделаться новгородским архиепископом по назначению из Киева. По словам летописца, Марфа Борецкая широко раздавала деньги народу, завоевывая этим популярность. «…И того ради многи людие на сонмище к ней схожахуся и многи послушаху прелестных и богоотметных словес ея…» [2461] ПСРЛ, т. VI, стр. 5–6. Трудно сказать, сколь достоверны приведенные летописные сообщения о проектах Марфы Борецкой и Пимена. Но в этих сообщениях интересны опять-таки указания на настроения части «людей» (т. е. горожан), выступавших против московской великокняжеской власти.

Конечно, не боярская идея о переходе Новгорода в подданство Литве встретила сочувствие в некоторых кругах посадского населения. Нет, их привлекала идея иметь независимого от московского правительства князя. Учитывая экономические интересы новгородцев, ведших торговлю с русскими, украинскими, белорусскими землями Литовского государства, можно понять, почему для них казалась приемлемой кандидатура в князья сохранившего православие Михаила Олельковича, связанного с населением Киевщины. Многим казалось, вероятно, что призыв Михаила Олельковича в большей мере облегчит возможность сохранения вечевых порядков, а вече как никак было органом, через который черные люди пытались добиваться удовлетворения своих нужд. Для черных людей характерна наивная вера в то, что близкий народу князь защитит его интересы.

Михаил Олелькович пробыл в Новгороде недолго. В марте он уехал оттуда в Киев. Его отъезд еще больше обострил социальные противоречия в Новгороде. Борецкие и их сообщники активизировали свою деятельность. Летописи снова обвиняют их в широком применении системы подкупов. Они якобы «наименовали злых тех смердов, убииць, шилников и прочих безъименитых мужиков». Летописец относится с презрением к той «черни», которую старались привлечь на свою сторону бояре, принадлежавшие к партии Борецких. Он сравнивает черных людей со «скотами», которые лишены разума и способны только кричать. Но и «безсловесиые животные» не кричали так, как «новогородстии людие, невегласи», именовавшие себя «Великим Новымгородом». Приходя на вече, они били в колокола и «кричаху и лааху, яко пси, нелепаа глаголаху: за короля хотим!» [2462] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 227. Перед нами сатира (а вернее, даже пасквиль), принадлежащая перу озлобленного противника новгородских вечевых порядков, идеолога централизованного государства. Из злостных реплик летописца видно, что «злые смерды» и «безъименитые мужики» представляли силу, которую сумели использовать в своих интересах Борецкие и их сообщники. Еще раз повторяю, что «безъименитых мужиков» прельщал не переход под власть Литвы, а возможность получить своего местного князя.

Москве, очевидно, уже давно велась подготовка к войне с Новгородом. Походу на Новгород был придан характер большого политического акта. Подчеркивалось, что это поход, вызванный отпадением новгородцев из православия в «латинство». В марте 1471 г. Иван III созвал в Москву своих братьев (удельных князей), епископов, князей, бояр, воевод, «воев» (т. е. простых воинов) и известил их о намечающемся военном выступлении. В Новгород были посланы «разметные грамоты». В Тверь и Псков Иван III послал послов с просьбой о военной помощи. В конце мая 1471 г. из Москвы отправилось войско (под предводительством Бориса Матвеевича Слепца Тютчева) к Вятке, откуда оно должно было двинуться в Двинскую землю. На помощь этому войску, по великокняжескому предписанию, должна была прийти рать с Устюга. В начале июня 1471 г. из Москвы выступила по направлению к Русе рать во главе с князьями Даниилом Дмитриевичем Холмским и Федором Давыдовичем Пестрым-Стародубским. Туда же должны были двинуться отряды детей боярских князей Юрия и Бориса Васильевичей. В середине июня 1471 г. вышли по направлению к Волочку и на Мсту полк под руководством князя Ивана Васильевича Стриги-Оболенского и отряд татарского царевича Даньяра. 20 июня 1471 г. выступили основные военные силы во главе с Иваном III, направившись через Волоколамск в Торжок. Братья Ивана III — князья Юрий, Андрей, Борис Васильевичи и князь Михаил Андреевич верейско-белозерский, отправились в поход прямо из своих «отчин».