Владислав Гончаров - 1917. Разложение армии

Вечером командир артиллерийской бригады доложил мне, что на батареи явились стрелки с требованием, чтобы батареи больше не стреляли. Командир 8-го полка доложил, что солдаты полка требуют немедленного расформирования 100 человек ударников 1-го революционного полка, приданных 8-му полку для разведки, причем 25 человек ударников ушли в роты 8-го полка. Дознание производится. Подробности будут донесены дополнительно.

(Революционное движение в России в сентябре 1917 г. Общенациональный кризис: документы и материалы. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 447–448. Публикуется по: Антивоенные выступления… С. 240–241.)

Снова установлен случай братания с немцами. Главкозап приказал:

1) установить тщательное наблюдение в окопах, чтобы своевременно заметить начавшееся братание и сообщить артиллерии и соседней пехоте;

2) по обнаружении братания артиллерии соответствующего участка открывать энергичный огонь по братающимся, а соседним с братающейся частью пехотным частям открывать по ним пулеметный и ружейный огонь.

(Революционное движение в русской армии, 27 февраля – 24 октября 1917 года: сборник документов. М.: Наука, 1968. С. 433. Публикуется по: Антивоенные выступления… С. 242.)

По сведениям из 6-го корпуса, в 16-м пехотном полку, занимающем позицию юго-западнее Заоржа, началось братание, которое перекинулось в соседний 14-й полк. Немцы толпами ходят в наши окопы, артиллерия воспрепятствовать бессильна, так как артиллеристы на наблюдательных пунктах арестованы. Комиссару предложено немедленно выехать в шестой корпус.

(РГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 23, л. 326. Публикуется по: Антивоенные выступления… С. 244.)

1 октября 1917 года

[…]

Для меня бегство команды явилось неожиданностью, т. к. стрельба неприятеля была скверна, наша же команда была обстреляна предыдущим частым бомбометанием. Председатель комитета бат. 43 минер Савкин, бывший на маяке у меня телефонистом, был в ярости от поведения команды и требовал всех беглецов расстрелять, прочие же были подавлены и возмущены этим.

В сопровождении Савкина я отправился на батарею. По дороге встретил нескольких пьяных с 44-й бат., которые во время боя, когда их прочая команда была на 44-й бат., напились денатурату. Дальше матрос 44-й бат., Кулай, привел ко мне нескольких беглецов с 43-й бат., которых он поймал у кордона, за проволочным заграждением.

По приходе на батарею я сказал речь команде, собравшейся у Центрального поста, соответствующую обстановке. Так как у орудий, у погребов и у приборов были еще работы, то я приказал устроить в казарме общее собрание.

На батарее я встретил полную растерянность. Офицеры подавлены всем случившимся. Команда перепугана и пристыжена, многие возмущены. Прапорщик Родионов, видимо, перепуган.

Из Центрального поста по телефону я говорил с кап. 1-го ранга Кнюпфером, доложил обо всем случившемся и просил беглецов, сбежавшихся в то время к Менто и скопившихся там в числе около 125 чел., задержать там и обезоружить, и ни в коем случае не пускать на батарею. Также обязательно уничтожить вино, предполагавшееся к раздаче на батарее. […]

Около 10 ч. в комнату, где я говорил по телефону, пришел один из членов комитета и доложил: «Г. лейтенант, там к Вам пришла команда, просят в канцелярию, хотят предложить какую-то мерзость». Войдя в канцелярию, я нашел там вооруженную толпу, среди коих было много стариков. Один из них обратился ко мне, заикаясь: «Г. лейтенант, мы не можем больше сражаться. Надо сдаваться. Дальше сопротивляться бесполезно». Вглядевшись в эту толпу, я увидел звероподобно-бессмысленные рожи, совершенно отупевшие от страха и окончательно деморализованные. Их было человек 30. Уговаривать их и даже пытаться на них воздействовать было бесполезно. Взвесив это, я, видя смущенное молчание комитета, ответил им только: «Убирайтесь вон, разговаривать с вами не желаю». Столь неожиданное и резкое проявление пораженческого настроения ясно показало, что не только нельзя рассчитывать на образумление беглецов и их использование при вероятном появлении на другой день неприятеля, но необходимость всячески оберегать и остальных от разложения. […]

На батареях к этому времени широко стали известны предложения и запугивания немецких парламентеров. Менто было уже наводнено беглецами и делегатами со всех батарей, т. ч. связь с ними стала затруднительна. Общая деморализация начала развертываться вдруг, чрезвычайно быстро. Один лишь лейтенант Линдеберг правильно, как оказалось впоследствии, оценил обстановку и откровенно мне сказал, что за команду ручаться абсолютно не может. Сам он находится в казарме и с ним его старая команда. Они остаются, пока он с ними и только потому, что им стыдно его бросить. Он считает, что дело безнадежно проиграно, да и сам он не видит надобности в дальнейшем упорстве, т. к. флот нас бросил и конец всей эпопеи очевиден. […]

С маяка сигнальщик Весельский сообщал, что простоял на посту более 8 часов; никто не сменяет, т. к. все сигнальщики Службы связи ушли, другие же не хотят. Его я уговаривал остаться. С других батарей команда тоже уходила. С 43-й батареи ушли обе смены. Бедлам шел полный. При докладе об этом Кнюпферу он сказал, что в таком случае надо будет с утра выкатывать боевой запас стрельбою в залив. Расстреляем пушки и запас уничтожим, на что я возразил, что это неосуществимо, да и бесцельно. Надо хорошую организацию, чтобы сделать около 100 выстрелов из пушки, и время. Немцы этого не допустят.[…]

Около 9 ч. [2 октября] на NW из тумана показался неприятельский аппарат, летевший на высоте 400–500 метров, 44-я батарея открыла огонь. После нескольких выстрелов с 43-й батареи передали категорическое требование стрельбу прекратить, и 44-я батарея вскоре замолчала. Из Центральной телефонной станции передавали, что все батареи решили уходить, отнюдь не сражаться и увести с собой офицеров. […] В команде была тенденция не позволять даже уничтожать, чтобы не вызвать стрельбы немцев и не раздражать их, т. к. те требовали сдачи им всего в исправности, иначе-де они нас накажут. Я передал, что в нужный момент приду на батарею. […]

Последние переговоры с командой вели мичман Поликарпов и Гончаревский. Команда согласилась, что когда она сядет в Менто на транспорт и баржу, то разрешит офицерам уничтожить батарею. Мне было передано, что команда решила окончательно уходить. […]