Франк Коллар - История отравлений

Яд никогда не исчезал из жизни рыцарства. Причем он существовал не в далеких мусульманских странах, не в виртуальном мире Девяти героев, двое из которых умерли от яда. Он являлся реальностью христианского латинского мира. Количество упоминаний об отравлении правителей в период с 1000 по 1250 г. сильно превосходит количество их же в предыдущие пять веков. Парадоксальным образом это объясняется, видимо, тем, что применение яда в политических целях теперь предавалось проклятию. По мере складывания и утверждения военных рыцарских ценностей, восхвалявших доблесть, честность и верность, отвращение к применению яда росло. При этом обвинение в этом злодействе все чаще выдвигалось клеветнически, ибо оно исключало предполагаемого отравителя из рыцарского ordo, дискредитировало его дело. Вот почему вопрос о яде оставался актуальным. Нередко в делах об отравлении речь шла о людях, чуждых военному делу. Религия, национальность, пол или принадлежность к духовенству обрекали их на подозрения в применении яда. В то же время и могущественные воины, надлежащим образом посвященные в рыцари, не гнушались отравлением своих противников. В сочинении Симона де Марвиля «Ястребиные обеты», написанном около 1315 г., рассказывалось, как герольд Фландрии Ги де Намюр дал торжественную клятву пробовать напитки и пищу императора Генриха VII с целью защитить его от отравления. Подобное поведение являлось характерной демонстрацией рыцарского героизма. В 1311 г. благородный вассал заплатил за эту клятву жизнью. Разумеется, конфликты в публичном пространстве чаще разрешались боем, оскорбленная честь восстанавливалась открыто, власть завоевывалась или сохранялась силой оружия. В то же время одним из способов действия все же оставалось применение яда. Если задуматься, становится очевидным, что именно в эту эпоху начинал складываться взгляд на отравления, долгое время бытовавший при папском дворе, начинало вырисовываться представление, что яд – хорошее оружие против внешних врагов. В период, когда слабая раздробленная монархия уходила в прошлое, уступала место более централизованной и авторитарной власти, что благоприятствовало интригам и коварным ударам в спину, употребление яда вновь ассоциировалось с тиранией.

Давно известно, что привычное деление истории на хронологические периоды упрощает реальность. Конец Средневековья тесно связан с началом нового времени. В эти эпохи писали похожие тексты, политические и ментальные структуры были очень близки. Начало становления централизованного абсолютистского государства восходит к Средним векам. Оно продолжалось в XVI в., а окончательно эта форма власти утвердилась в XVII в. Гуманистическая мысль развивалась с XIV в., тогда же складывались идеологические основания охоты на колдунов и ведьм, т. е. формировались два главных феномена раннего Нового времени.

Все перечисленные факторы сказались, видимо, в том, что применение яда в политике достигло небывалых масштабов в период с середины XIII до второй половины XVI в. Мир раздирали конфликты на религиозной почве, и слухи о яде возникали беспрестанно. Флорентийский историк Гвичардини в 1971 г. утверждал, что на европейской политической сцене отравление стало известно лишь с начала XVI в., а до этого оно было характерно только для Италии. Это совершенно неверно. Уже в 1310 г. в трактате De veneris великий падуанский врач Пьетро д'Абано предупреждал «принцев, прелатов и всех благородных людей», что отравление угрожает им на каждом пиру. В 1568 г. Жак Гревен написал для королевы Англии «Две книги о яде». В прологе автор утверждал, что «изучение ядов обрело сейчас тем большую важность, что люди стали более злонамеренными». Гревен забывал, что людской злонамеренности нередко случалось проявляться и в предыдущие века.

Рост числа дел об отравлениях, относящихся к эпохе осени Средневековья и весны Нового времени в значительной степени объясняется расширением документальной базы. Множились самые разнообразные хроники, которые притом не являлись теперь единственным, как прежде, источником сведений. Тут и там появлялись архивы, где хранились реестры юридических органов, письма и депеши, инвентари и счета; речи и памфлеты на злобу дня печатались в типографиях; появлялись все новые и новые трактаты по праву или по медицине, в которых шла речь о ядах.

Однако дело не только в увеличении массы источников. По-видимому, число отравлений внутри правящих кругов росло. Могущественные и знатные люди заказывали себе трактаты о ядах отнюдь не из праздного любопытства – они беспокоились за свою жизнь. Они действительно сознавали опасность отравления и внезапной смерти. Совершенно неоспоримо то, что мысль о яде прочно закреплялась в сознании, даже если практика в этой области и не была столь активной. Рыцарские идеалы больше не довлели борьбе за власть, которая по мере увеличения мощи государства становилась все ожесточеннее. При королевских дворах расцветали интриги и соперничество. Осуществление власти связывалось с выгодами, поэтому соперничество в окружении правителей интенсифицировалось, конфликты между монархами приобретали более радикальный характер. Все сильнее проявлялся феномен общественного мнения, которым манипулировали, призывая его в свидетели. Оно, однако, начинало выражать и свое собственное понимание того, что происходило за стенами дворцов. Государственные дела велись закрыто, что множило обвинения в отравлениях. Наконец, все больше распространялась вера в то, что вдохновляемые дьяволом враги (мусульмане, евреи, ведьмы) тайно вредят христианам. И это также способствовало массовому психозу страха, боязни отравлений, создавало проблему правителям, которые должны были защищать европейский мир. По мнению Чосера, отравления доказывали существование дьявола. Итак, судя по всему, с 1250 по 1600 г. яд применяли все чаще, в особенности на верхушке общества.

«Церковь испытывает отвращение к крови». Специалисты по каноническому праву, начиная с XII в., без конца повторяли эту цитату из «Декрета Грациана». Она просто вошла в поговорку. В первоисточнике речь шла об отказе духовенства проливать кровь, т. е. применять смертную казнь, что абсолютно точно соответствовало заповеди Ветхого Завета: non occides (не убий). И тем более кощунственным считалось проливать кровь духовных лиц. Хочется, однако, чуть слукавив, подчеркнуть буквальный смысл данного высказывания. Тогда получается, что ужас перед пролитием крови влек за собой лицемерную практику использования для разрешения конфликтов яда, особенно в период, когда власть крепла, а внутри нее росла роль тайных методов. В эпоху инквизиции или конклава, новые формы которого появились в 1241 г., князья Церкви тем более становились жертвами криминальных расчетов, что они, как и яд, прятались от глаз людей. Случаен ли был тот факт, что слух об отравлении английского кардинала Роберта Самеркота, вызывавшего опасения соперников, распространился именно в связи с папскими выборами 1241 г.?