Франк Коллар - История отравлений

Какие последствия для человека несло обвинение в отравлении, можно проследить на примере процесса Жака Кёра. Поднимаясь по социальной лестнице, казначей Карла VII нажил себе ожесточенных врагов. Некоторые стремились уничтожить богатого торговца из Буржа из личного корыстного интереса. Они искали повода начать преследование, который потом легко можно было бы забыть. В конце июля 1451 г., спустя восемнадцать месяцев после смерти Аньес Сорель, Керра обвинили в убийстве подруги короля. Карл VII, тяжело переживавший утрату, вознегодовал против казначея. Обвинительница Кёра Жанна де Мортань тем охотнее взялась за порученное дело, что, как и многие другие, являлась его должницей. Разумеется, потом она была удалена от двора за ложные обвинения. Тем не менее, хотя от обвинения в конце концов отказались, оно дало недругам беррийского богача время собрать другие, более основательные, которые привели к его политическому падению. Тома Базен удивлялся, что монарх прислушался к завистникам и изгнал Кёра, не согласившись, впрочем, на его казнь. Клеветники сумели добраться до сердца короля. Епископ Лизье, подводя итоги правления Карла VII, вскрыл механику дела Кёра и оценил его как нанесшее монархии вред.

В Бургундии обвинители Жана Кустена достигли своего. На чем бы они ни основывались, цель предприятия была прозрачна. Они хотели убрать от герцога Филиппа любимого камердинера, дабы избавить бургундскую политическую элиту от недостойного ее персонажа низкого происхождения. Он нарушал иерархию и унижал знать, занимая их место при стареющем и подверженном влиянию принце. Его семье принадлежали огромные земли. Бургундский двор следовало очистить от этого чуждого и зловредного элемента. Важно при этом, что Филипп Добрый никак не хотел верить в коварство своего слуги. Для достижения цели предпринимались чрезвычайные предосторожности. После проведенного расследования и допроса обвиняемого казнили тайно. Таким образом приближенные «великого западного герцога», «запаздывавшего с наказанием», позаботились о гарантии того, чтобы государь не отменил своего разрешения казнить виновного. Уничтожая Кустена, нетерпеливый наследник герцогского престола не только избавлялся от своего врага, но и утверждал свою волю участвовать отныне в принятии решений.

Итак, обвинение в отравлении отлично служило как принцу против угрожавших ему соперников, так и его расколотому распрями окружению. В результате становилось возможным осуществлять самые гнусные замыслы. Причем они подавались как очищение общества от недостойного выскочки. Подобный механизм работал благодаря легковерию и даже цинизму правителей, которые верили или делали вид, что верят отвратительным обвинениям, приводившим только к одному исходу. Разумеется, нежелательных и неудобных людей можно было погубить и другими способами. Ангеррану де Мариньи, например, в 1315 г. и советнику графа Савойского в 1416 г. инкриминировали ведовство. Предполагаемая связь с дьяволом сообщала данному преступлению универсальный святотатственный характер и делала его еще более серьезным, чем обычное отравление. В XVI в. Жан Боден в трактате «Бич демонов и колдунов» совершенно ясно указывал, что «убивать колдовством – это преступление гораздо большее, чем убивать ядом». В то же время, по крайней мере во Франции после 1450 – 1460-х гг., придворные реже впадали в немилость из-за обвинений в применении яда. Среди политических процессов времен Людовика XI нет ни одного, связанного с отравлением. Подобные обвинения в отравлении не выдвигались против маршала де Жие, хотя в его деле содержится несколько документов, призванных показать, что его близкие являлись отравителями. По всей Бретани рыскали специальные агенты, собиравшие сведения о родных и предках маршала. Его деда обвиняли в попытке отравить в 1450 г. брата Франциска I Бретонского, отца – в том, что он скрепил печатью приказ об отравлении, мать – что она отравила двух мужей. Яд не упоминался во время процесса против Жака де Бома, сеньора Самблансе, а также других, попавших в немилость финансистов. Не выдвигалось такое обвинение во время процесса герцога Бирона при Генрихе IV, хотя преступление тайного оскорбления величества хорошо сочеталось бы с использованием яда. Возможно, теперь достаточно было абстрактного упоминания о предательстве без уточнения способа его совершения. Однако в то же самое время поднимался еще один, еще более сомнительный вид обвинений.

Обвинение в отравлении становилось частью политического процесса, причем речь теперь шла не столько о физическом уничтожении противника, сколько о его дискредитации. Публичное инкриминирование отвратительного преступления приводило к утрате легитимности того, к кому оно относилось. Подобная процедура широко применялась в XIII–XVI вв., однако, прежде чем перейти к рассмотрению этого инструмента поражения, уместно сказать несколько слов о виктимизации жертв дел об отравлении. В политических столкновениях позднего Средневековья это явление также играло свою роль.

В том случае, если монарху удавалось избежать угрозы отравления, дело способствовало его возвеличиванию или, по крайней мере, укреплению его власти. В политических целях теперь в большей степени использовали агиографические образцы, нежели двусмысленную модель истории Александра Македонского. В этом и заключалась суть феномена, о котором идет речь. Неуязвимость к яду доказывала легитимность того, кому явно помогал и свидетельствовал свою любовь Господь. Выше приводился пример Людовика Святого. В чем-то аналогична фигура Карла Люксембургского, хотя этот персонаж более определенно вписывался в политическую сферу. Рассказы о неудавшихся попытках его отравления имели целью укрепить его легитимность как императора. В то же самое время сходное явление наблюдалось и при французском дворе. Карл V Валуа выступал мучеником, почти святым, неуязвимым к яду. Он одерживал величественную победу над королем Наваррским, разоблачая все его происки. Таким образом он укреплял свою власть и одновременно узаконивал ее. Королевская власть предавала гласности заговоры Карла Злого с целью отравления, для того чтобы объединить вокруг себя своих подданных. В счастливом спасении короля в 1385 г. предлагалось видеть проявление благодати, и общественное мнение призывалось в свидетели божественной защиты династии Валуа.

Точно так же в Англии действовали первые Ланкастеры. Громкие обвинения в попытках тайно пустить в ход яд помогали власти завоевать любовь своего народа, ибо неудача злодейских замыслов доказывала, что династию защищает Господь.