Михаил Терентьев - Хивинские походы русской армии

Кауфман положился, в этом случае, на расспросные сведения, собранные в Самарканде и Джизаке от неизвестных сартов подполковником бароном Аминовым. Но каким родом упустили из виду, что расспросные сведения только тогда имеют какую-нибудь цену, когда собираются на месте, а не за 300 и 400 верст?

Как могли рисковать вести отряд по дороге, по которой не прошла еще рекогносцировка?

Положим, Аминов, как молодой финляндец, едва справлявшийся с русским языком, мог не вполне понимать, какую страшную услугу он хотел оказать русским, но Кауфман и Троцкий, бесспорно люди умные, — как они-то поддались на басни Аминова?

Довольно было взглянуть на карту, чтобы видеть, что по новой дороге караваны в Хиву ходить не могут с берегов Сыра, что для этого у них есть другая, прямая дорога; а по этой могут идти только из Бухары.

Замечательно, что Аминова поддерживал бухарский посол, уверявший, будто он сам ездил по этой дороге, и всячески заманивавший наших воевод в безводную пустыню…

Чем обошел Троцкого Аминов — неизвестно, а только начальник штаба стал ярым поборником нового пути.

Для решения вопроса собран был военный совет из Головачева, Троцкого, Иванова и Аминова; никого из офицеров Генерального штаба не пригласили. Головачев и Иванов, сами ходившие по прежде выбранной дороге и знавшие ее хорошо, явились противниками нового пути, но голос Кауфмана дал перевес, и таким образом 23 марта вопрос был решен: казалинскую колонну заставили прошагать лишних 385 верст; опорный пункт строить не на Тамды, а в Хал-Ата. Головацкому послано вдогонку приказание не идти на Тамды, а стать на кол. Аяк-Кудук.

Отряд пришел на кол. Арстан-бель 30 марта и стоял здесь до 11 апреля в ожидании казалинцев. Интендантским транспортам тоже приказано было идти на Арстан-бель-Кудук.

1-й эшелон этого транспорта пришел на р. Клы только 17 марта, потеряв 40 верблюдов, кроме того 175 штук признано комиссией негодными. 29-го эшелон пошел далее, и 8 апреля, в первый день Пасхи, на Арстан-бель-Кудук пришло только 230 лучших верблюдов, высланных подполковником Хорошхиным от этого эшелона вперед. Во многих частях провианта уже не было к этому числу, так как много вьюков было брошено с павшими верблюдами по дороге… Привезенные сухари оказались негодными только в 1-м и 3-м стрелковых батальонах.

Полторацкий в своих воспоминаниях рассказывает, что по вскрытии одного скоропостижно умершего солдата нашли в его желудке нечто вроде камня из сухарей. Назначили комиссию: сухари оказались зеленые и с червяками, ползшими в стороны, так что сухари шевелились. Полторацкий доложил Кауфману, что для таких сухарей верблюды не нужны: сами доползут, куда надо, если дать им надлежащее направление!

Приписывали это дождям, но, кажется, вернее будет отнести это к скороспелой сушке в Ташкенте в новых, не просохших печах, устроенных инженер-полковником Шлейфером из плетней, смазанных глиной. Мы сами видели эти печи в действии: сухари выходили мягкие, не вполне готовые, и досыхали на воздухе… Тут мухи и жучки клали в них яички. Времени было дано на эту операцию так мало, что приходилось надеяться на русское «авось».

Забракованные сухари пошли на угощение верблюдов. Кизил-кумские киргизы пригнали по просьбе подполковника Иванова 828 верблюдов, а их надо было 1058, потому что дорогой от Ташкента, на 462 верстах, пало их 874, да отпущено за негодностью 536, итого потеря равнялась 1410. Из наличных многие не могли нести более 6 пудов.

Крайнее положение отряда заставило послать в Бухару энергичного хлудовского приказчика Громова за хлебом, яйцами и другими запасами. Чтобы не выдать эмиру критического положения отряда, Кауфман написал к нему просьбу о хлебе в таких выражениях, что вот-де отряд простоит в Хал-Ата несколько дней, и желательно было бы покормить людей свежим хлебом (сухой-то, мол, уже надоел), а потому его высокостепенство окажет большую любезность, если прикажет своим купцам привезти на этот пункт тысяч пять пудов муки… Уже одно количество это указывало, что дело шло вовсе не о том, чтобы покормить людей свежим хлебом, а чтобы было с чем идти и далее…

Эмир прекрасно знал, в каком затруднении находился русский отряд, и поспешил задобрить голодного льва: 400 батманов (3200 пудов) муки, 50 батманов ячменя и 30 батманов рису были немедленно посланы им в подарок Кауфману, с предупреждением в письме, что плату за этот хлеб он примет как оскорбление.

О том, что впереди нет воды, Кауфман и Троцкий, по-видимому, не знали, успокоенные самоуверенностью Аминова, но что без хлеба дальше идти нельзя, это понимали все до последнего человека.

Весьма возможно, что не пришли эмир вовремя хлеба, отряд пришлось бы повернуть на Бухару… Этого, конечно, эмир желать не мог. Более или менее вынужденная любезность эмира была оценена не по ее внутренним побуждениям, а по ценности внешней. Вот что писал ему Кауфман от 23 апреля: «Любезное и широкое гостеприимство, оказанное вами войскам великого белого царя, во время пути следования их по вашим владениям, вызывает меня еще раз выразить вам мою искреннюю признательность за ваши соседские чувства к нам». Далее сообщалось, что на его земле построено теперь укрепление для склада тяжестей, но что оно будет защищать его владения от хивинцев и прочее.

Громов также прикупил муки и прислал еще 8 тысяч яиц и краски к 7-му числу. Полторацкий говорит, что и это был подарок эмира, приславшего еще рис и муку. Началась спешная окраска, чтобы послать в другие эшелоны; но 3-й и 4-й эшелоны получили их только на второй день Пасхи. В этот же день на Арстан-бель-Кудук прибыл джигит из Ташкента, с подарками Кауфману и Головачеву, в виде пасх, куличей и т. п., а для войск 16 пудов чаю и 94 пуда сахару.

Между тем, когда дело было уже испорчено и отряд свернул на Арстан-бель, получена была 28-го числа с джигитом телеграмма от начальника главного штаба о неудачах по сбору верблюдов у Маркозова, о беспорядках на Мангышлаке и сформировании другого отряда в Киндерли. В заключение было сказано: «Едва ли сам Маркозов может принять своевременное участие в предположенной экспедиции, и лучше на него вовсе не рассчитывать». Однако из Тифлиса князь Святополк-Мирский телеграфировал от 27 марта (значит, в сутки телеграмма эта попала из Верного, где оканчивался телеграф, в отряд, что невероятно, однако это красуется в «Материалах» на странице 57), что Маркозов выступил уже с 12 ротами, 4 сотнями и 16 орудиями и что в Измукшир придет 9 мая, а Ломакин выступит к 10 апреля. Эта последняя телеграмма могла прийти разве что к 1 апреля и ввиду ее противоречия с известиями из главного штаба, вероятно, принята за апрельскую шутку… По крайней мере Кауфман с этих пор перестал уже гнать отряд сломя голову и свободнее относился к дневкам и невольным остановкам.