Мэри Рено - Божественное пламя

Она не узнает. Никогда. Даже через много-много лет это останется его тайной, будет принадлежать только ему... Он будет с ней - невидим, как боги приходят к смертным. Он узнает о ней такое, чего не знал никто из мужчин.

Тропа вилась вверх по крутому склону, освещённому заходящей луной и первыми проблесками зари. Внизу в Эгах запели петухи; их крик, истончённый расстоянием, казался волшебным; нёс в себе таинственную угрозу, словно перекличка призраков... А впереди, над ним, ползла в гору огненная змея: это факелы сливались, издали, в сплошную ленту.

Над Азией поднялась заря, тронула заснеженные вершины... Далеко впереди послышался предсмертный вопль какого-то зверя, потом исступлённые крики вакханок...

Тропа поворачивала налево; в тесное, заросшее лесом ущелье. Внизу, по валунистому руслу, шумела вода. Александр остановился подумать, он это место помнил. По тропе он выйдет прямо к их площадке, не годится. А если перейти на противоположный склон?... Через нетронутый лес продираться радости мало, зато укрытие там - лучше не бывает. И он окажется совсем близко, ущелье там узкое... До жертвоприношения, наверно, не успеть, - но пляску её он увидит.

Вода была ледяная; но он перешёл, цепляясь руками за камни. И чащоба была непролазная. Люди в этот лес не заходили; мёртвые стволы так и лежали, как повалило их время. Не обойдёшь, не перелезешь, а наступишь - ноги проваливаются в труху... Шёл долго. Но, наконец, увидел первые факелы словно светлячки порхают, - а подошёл ближе - яркое пламя алтарного костра. И пение их было похоже на пламя: то взвивалось пронзительным воплем, то опадало, - и опять возносилось, вспыхивало где-то в другом месте, будто от одного голоса загорался другой.

Первые лучи солнца осветили кромку ущелья впереди... Деревьев там не было, только низкая бахрома ракитника и мирта. Прячась, словно крадущийся леопард, он прополз через кустарник - и залёг, на самом краю.

Снизу эту поляну совсем не видно - она открыта только вершинам и богам, - но перед ним была сейчас как на ладони. Несколько рябин, в траве какие-от жёлтые цветочки... На алтаре дымится жертвенное мясо и горит смола: это огарки факелов на него побросали... Александр был выше их локтей на шестьдесят, но совсем рядом, - дротиком достать можно, - так что видел, как промокли от росы подолы платьев, и пятна крови видел, и тонкие сосновые тирсы... И лица их видел. Отрешённые, ждущие бога.

Мать стояла у алтаря и запевала гимн. В руке - жезл, увитый плющом; распущенные волосы стекают, льются из-под венка на платье, на оленью шкуру, на белые плечи... Ну вот, он увидел её. Здесь. Только боги имеют право на это.

В руке у неё оплетённая фляжка, из каких пьют на празднествах... А лицо - не безумное, не пустое, как у некоторых вокруг - весёлое, ясное, с улыбкой... Приплясывая, подбежала Гермиона, подруга ещё из Эпира, все её тайны знает... Мать подняла фляжку к её губам, что-то сказала на ухо...

Теперь все плясали вокруг алтаря: то расходились широким кругом, то с криком бросались к центру. Мать отшвырнула в сторону жезл, пропела какие-то слова на древнем фракийском... Так они называют непонятный язык своих обрядов. Все остальные тоже побросали тирсы, разошлись от алтаря и ухватились за руки широким хороводом. Одну из девушек мать поманила внутрь... Та замешкалась, остальные её вытолкнули... Он смотрел напряжённо: неужели Горго?

Вдруг она поднырнула под сплетённые руки и кинулась к обрыву. Не иначе, обезумела, с менадами это часто... Она бежала в его сторону, и теперь он уже не сомневался, что это действительно Горго. От божественного безумия глаза расширены, и рот... И кричит, как от страха... Танец прервался, несколько женщин погнались за ней. Такие случаи наверно не редкость при этих обрядах?...

Она неслась бешено; и далеко опережала всех остальных, пока не упала, споткнувшись. В тот же миг вскочила, - но её уже догнали. Какой это был вопль - словами не передать. До чего же их доводит это вакхическое безумье!... Её подхватили под руки, потащили назад... Сначала она бежала вместе со всеми, потом колени подломились, её поволокли по земле... А мать ждёт, улыбаясь... И вот девушка лежит у её ног. Не плачет, не молит - только кричит. Кричит долго, тонко, пронзительно... Как заяц, в зубах у лисы.

Было уже заполдень. Гефестион бродил по склонам и всё звал, звал... Ему казалось, он здесь уже очень долго, хотя на самом деле его поиски начались не так уж давно. Поначалу он и не хотел искать, чтобы не найти себе лишнего горя. Только когда солнце поднялось уже совсем высоко, его страдания сменились страхом.

- Алекса-а-андр!...

От скальной стены за прогалиной покатилось эхо: "а-андр!..."

Из тесного ущелья выбегает ручей, растекаясь меж валунов... И на одном из них - вот он, Александр, сидит. Сидит и смотрит прямо перед собой, невидящим взглядом.

Гефестион подбежал... Он не поднялся навстречу, едва оглянулся. Так и есть, - подумал Гефестион, - свершилось. Это женщина, он совсем другим стал, теперь уже никогда ничего не будет!...

Александр смотрел на него запавшими глазами - так напряжённо, будто изо всех сил старался вспомнить, кто он такой.

- Александр! Что случилось?... В чём дело? Ты упал, голову ушиб?... Александр!...

- Ты что по горам бегаешь? - Голос плоский, бесцветный... -Девушку ищешь, что ли?

- Нет. Я тебя искал.

- А ты посмотри в ущелье, вон там. Там есть одна. Только мёртвая.

"Это ты её?" Гефестион едва не задал этот вопрос; при таком лице он не удивился бы ничему. Но спросить не решился; молча сел на камень, рядом.

Александр потёр лоб - рука покрыта коркой грязи, - потом зажмурил глаза, открыл...

- Это не я её убил, нет. - Он криво улыбнулся пересохшим ртом. - Она красивая была!... Отец мой тоже так думал. И мать тоже. Это божье безумие было, знаешь?... Они там взяли несколько диких котят, и оленя молодого... И кой-кого ещё, чего сказать нельзя. Ты - подожди если хочешь, она скоро здесь будет. Ручей притащит.

- Мне очень жаль, что ты видел, - тихо сказал Гефестион, не сводя с него глаз.

- Я пожалуй... пойду домой, почитаю. Ксенофонт говорит, если положить на них клык кабаний - увидишь, как они вянут сразу. Жар плоти, понимаешь?... Ксенофонт говорит, фиалки от него сохнут.

- Александр, выпей хоть чуток. Ведь ты же со вчерашнего дня на ногах. Я тебе вот вина принёс... Смотри, я вина принёс! Ты уверен, что не ранен?

- Нет-нет, меня поймать я им не дал. Я в эти игры не играю.

- Смотри. Глянь-ка. Ну посмотри на меня!... А теперь выпей. Делай, что я говорю!... Пей!!!

После первого глотка он забрал флягу из рук Гефестиона и жадно осушил до дна.

- Ну вот и хорошо... - Интуиция подсказывала Гефестиону, что надо вести себя как можно проще, обыденно. - У меня и пожевать есть кой-что, я прихватил... Зря ты пошёл за менадами; все же знают, что это не к добру. Ничего удивительного, что тебе так худо теперь... У тебя шип в ноге здоровенный - сиди не дёргайся, сейчас вытащу.