Мэри Рено - Божественное пламя

Он ворчал что-то, приговаривал, словно нянька над детской царапиной... Александр послушно терпел. Вдруг заговорил:

-Я видал и похуже. В бою и похуже бывало.

- Конечно... Нам надо к крови привыкать...

- Помнишь того мужика на стене в Дориске? Как у него все потроха наружу выпали, а он их пытался назад затолкать?

- Разве? Я наверно в другую сторону смотрел.

- Надо уметь смотреть на всё. Мне двенадцать было, когда я взял первого своего. И я сам же ему голову откромсал. Они хотели за меня это сделать, но я их заставил. Нож отдали мне.

- Да, я знаю.

- Она сошла с Олимпа на Троянскую равнину тихо-тихо, мелким шагом... Так в книге сказано. Тихо-тихо, мелким шагом, будто голубка... А потом надела свой шлем смертельный.

- Конечно, ты на всё смотреть можешь; и все это знают, не сомневайся. Но ты ж совсем не спал сегодня... Александр, ты меня слышишь? Слышишь, что я говорю?

- Тихо. Они поют.

Он сидел, не поднимая головы, но смотрел вверх, на гору; исподлобья, так что видно было белки под зрачками. Где бы он ни был сейчас - надо до него добраться и вытащить оттуда... Нельзя ему сейчас одному!... Не прикасаясь, тихо но настойчиво, Гефестион сказал:

- Ты со мной, слышишь? Ты теперь со мной. Я обещал, что буду рядом, помнишь? Так вот я рядом. Слушай. Вспомни Ахилла, как мать окунала его в Стикс. Подумай, как это страшно, какая тьма; как будто умираешь, как будто в камень превращаешься... Но потом он стал непобедим, верно? Смотри, ведь всё кончилось, всё прошло. И ты не один, ты со мной.

Он вытянул руку. Рука Александра потянулась навстречу, коснулась мертвенным холодом... Потом с неимоверной силой сжала его кисть; так что он едва не охнул от боли - но, вместо того, вздохнул облегченно.

- Ты со мной, - повторил Гефестион. - Я люблю тебя, слышишь? Ты мне важнее и дороже всего на свете. Я готов умереть за тебя, в любой миг. Я тебя люблю, слышишь?

Так они и сидели. Александр сильно сжимал руку Гефестиона у себя на колене. Потом немного расслабился, хотя руку не отпустил; лицо его утратило жёсткую неподвижность маски, теперь он казался просто больным. И рассеянно смотрел на их сплетённые руки.

- Хорошее было вино. Ты знаешь, я не так уж и устал... Надо уметь обходиться без сна, на войне это пригодится.

- В следующий раз вместе будем не спать, ладно?

- Надо уметь обходиться без всего. Без всего, что только можно выдержать. Но без тебя обойтись мне будет трудно, очень трудно.

- А я рядом буду. Всегда.

Весеннее солнце, двигаясь к закату, залило прогалину тёплым ярким светом... Где-то пел дрозд... Гефестион чувствовал, что произошла какая-то перемена: что-то умерло, что-то родилось, какие-то боги вмешались... То, что появилось сейчас, - оно ещё в крови после трудных родов, ещё слабенькое, хрупкое, прикасаться к нему нельзя... Но оно уже живёт и будет расти.

Пора возвращаться в Эги, но пока можно не спешить. Нужды нет, им и так хорошо, а ему нужно хоть немножко покоя... Александр словно спал с открытыми глазами, отдыхая от тяжких мыслей. А Гефестион смотрел на него не отрываясь, с мягкой терпеливостью леопарда, сидящего в засаде у водопоя, когда голод его утешается звуком лёгких шагов, вдали, на лесной тропе.

6

Отцвела слива; бело-розовым ковром покрыли землю лепестки, прибитые весенними ливнями. И фиалки тоже отошли, набухали почки на винограде.

Философ обнаружил, что некоторые из его учеников несколько рассеянны после Дионисий, - такое даже в Афинах бывало, - но принц был спокоен, занимался усердно, этика и логика у него шли наилучшим образом. Правда, иногда его поведение объяснить трудно. Например - принёс в жертву Дионису чёрного козла, а отвечать на вопросы по этому поводу попросту отказался. Неужели философия до сих пор так и не избавила его от суеверий? Но - быть может - сама эта скрытность и есть признак серьёзной внутренней работы?...

Однажды друзья стояли, облокотившись на перила мостика, перекинутого через Ручей Нимф.

- Кажется, я умиротворил бога, - сказал Александр. - Как раз потому и смог тебе всё рассказать.

- А разве так не лучше?

- Лучше, конечно. Но сначала мне надо было самому всё это переварить, управиться. Понимаешь, Дионис на меня сердился, и злость его меня давила, пока я сам не перестал сердиться на него. Я когда всё обдумал, логически, понял, что нельзя так возмущаться матерью. Ну что она такого сделала? Убила?... Так отец тысячи поубивал... И мы с тобой тоже убивали... Убивали людей, которые не сделали нам ничего плохого, разве что на войне с нами встретились... А женщина - она не может вызвать своего врага на поединок, как можем мы. Она может отомстить только по-женски... Чем винить их за это лучше возблагодарить богов за то, что мы родились мужчинами.

- Да, - согласился Гефестион. - Поблагодарить стоит.

- Вот я и понял, что это был гнев Диониса: нельзя было его таинство осквернять. Ты знаешь, я ведь с самого раннего детства под его защитой был; но в последнее время больше жертв Гераклу приносил, чем ему. Ну а когда я ещё и подсматривать осмелился - вот тут он мне и показал. Правда, не убил меня, как Пентея в театре убивают, - всё-таки я под его защитой был, - но наказал больно. Мне бы ещё хуже досталось, если бы не ты. Ты был - как Пилад. Он ведь не оставил Ореста, далее когда на того Фурии накинулись.

- А как же иначе?

- Я тебе ещё больше скажу. Тa девушка... В общем, я думал, может на Дионисии я с ней... Но кто-то из богов меня охранил.

- Бог тебя охранил, потому что ты сам держался.

- Наверно. А всё получилось из-за того, что отец удержаться не смог. Ну хотя бы в своём собственном доме какие-то приличия соблюсти!... Он всегда такой был. И все это знают, повсюду... Люди, которые должны бы его уважать, - в бою он сильнее любого из них, - они же смеются над ним, за спиной. Я бы жить не смог, если бы знал, что обо мне так болтают. Если бы знал, что не в силах с собой совладать.

- Ну, о тебе никто никогда такого не скажет.

- Никогда не буду любить того, кого пришлось бы стыдиться. Это я знаю точно. - Он вдруг показал на прозрачную коричневую воду: - Глянь-ка, какие рыбки!... - Они свесили головы через перила, висок к виску; стайка рыбок метнулась к берегу, в тень... Александр вдруг выпрямился: - Великий Кир никогда не позволял женщине поработить себя.

- Да, даже самой прекрасной женщине Азии. Так в книге сказано.

Александр получил письма от обоих родителей. Их не слишком волновало, что он так неожиданно притих после Дионисий, хотя и мать и отец заметили при прощании его отстранённый, испытующий взгляд. Так, бывает, кто-то глядит из окна в высокой стене - а двери нет: не зайдёшь и не спросишь в чём дело. Но во время Дионисий многие мальчики менялись; было бы больше причин волноваться, если бы праздник не оставил никакого следа.