Артур Джилман - Империя Александра Великого

Монета Лепида со словами tutor regis

Это был апогей римского вмешательства. Угрозы посла было достаточно, чтобы закончить последнюю сирийскую войну и остановить завоевателя, находящегося в непосредственной близости от своей мечты. Так империя Александра фактически перешла под власть римлян. У нас имеется список сирийских и египетских царей, правивших вплоть до того времени, когда Помпей в Сирии и Цезарь в Египте окончательно урегулировали ситуацию в этих царствах и устранили существовавших суверенов, но это всего лишь перечень имен. Последние монархи этих стран не имели ни влияния на окружающий мир, ни реальной власти в собственной стране. Они или следовали римской политике, или даже послушно выполняли приказы сената. Какой бы дух ни поддерживал в те времена народы, это был не эллинистический дух, а, скорее, местный, национальный. Мятежи и война против Юлия Цезаря в Александрии были по сути и духу египетскими. Войны восточных провинций Сирии против Рима были парфянскими. В год Пидны (168 до н. э.) все было решено. Борьба ахейских патриотов и разграбление Коринфа были всего лишь небольшими штрихами. Империя Александра, основанная гением-одиночкой и расчлененная его амбициозными военачальниками, была объединена духом и культурой, языком, интересами, торговлей. Она оказалась в полной зависимости от Рима и впредь не имела другой истории, кроме духовной.

Нам осталось лишь кратко обозначить влияние эллинизма на Рим и показать, что, даже когда империя и составлявшие ее царства перестали существовать, идеи Александра еще долго господствовали в цивилизованном мире.

Когда римляне неожиданно для себя стали великими завоевателями, когда волею обстоятельств в их руках оказалась верховная власть, они были ниже Востока по культуре, но превосходили его по силе оружия, и знали это. Давным-давно, еще при децемвирах, которые занимались законотворчеством, и цензорах, надзиравших за населением, производивших описи, переписи, оценки имущества и т. д., римляне периодически отправляли посольства, чтобы учиться у греков — главным образом у афинян. Но их более близкие связи с греками датируются временем, когда они завоевали самнитов и вошли в прямой контакт с греческими городами Италии. В результате из Эпира пришел Пирр, и греческое оружие, так же как и греческая учтивость, было подвергнуто испытанию. Легенды, которые рассказывают об этой войне, показывают беспокойство римлян, желавших показаться равными по манерам вежливым эллинским правителям. Так постепенно возникло желание войти в круг цивилизованных народов, только его претворение в жизнь было задержано Пуническими войнами. Тем не менее оно не исчезло, а только усилилось, по мере того как развитие торговли объединяло мир. Представляется возможным, что жители Родоса общались с Римом еще до 300 г. до н. э. Точно известно, что Птолемей II отправил в Рим посольство до Первой Пунической войны (в 273 г. до н. э.). Так эллинистический мир узнал Рим, а Рим узнал греков, но не греков прежних дней, не таких гигантов мысли, как Перикл, Эпаминонд и Демосфен, а их выродившихся потомков, которые в основном воевали.

В это время римляне пытались создать собственную литературу; какой она могла бы стать, нам неведомо. Какими бы слабостями ни обладали греки — ближайшие и лучше всего известные представители мира эллинизма, — их книги намного превосходили все, что было написано римлянами. Представляется неизбежным, что римляне старались подражать тому, что им стало знакомо, и их литература не могла не быть созданной по образу и подобию греческой. Я не буду говорить о старом переводе «Одиссеи», из которой Андроник, процветавший в 240 г. до н. э., создал примитивный латинский стих, но подчеркну, что он первым показал пьесы, трагедии и комедии, иными словами, представил это греческое развлечение Риму. Хотя, конечно, лишь немногие понимали греческий язык. Даже сенат принял его только для ответов на послания с Востока. Мы уже говорили о нелепых попытках римлян говорить о себе как о представителях эллинистического мира, благодаря происхождению от троянцев (Энея и его спутников. — Ред.).

Наступили времена, когда римское влияние достигло восточного берега Адриатики и римляне — воины и дипломаты — стали появляться в греческих городах. Мы не можем не чувствовать, несмотря на скудные свидетельства, выраженный контраст между спокойными, сдержанными необразованными римлянами и даже слишком сообразительными, подвижными, изменчивыми, блестящими греками. Это было время, когда великая нация находилась под сильным впечатлением от нации зависимой и старалась ей подражать. Вероятно, важнейшей частью образования римской знати стало изучение греческого языка, особенно тех молодых людей, которые собирались заниматься дипломатией, но, что еще примечательнее, все считали себя обязанными взять на вооружение некоторые греческие идеи, чтобы продемонстрировать свое приобщение к эллинистической культуре. Представляется очень любопытным и важным то, что Энний, римский поэт, который ввел греческий гекзаметр в латынь и придал всей последующей литературе греческий оттенок, перевел для своего народа самое модное произведение греческого скептицизма — философский роман «Священная запись» Эвгемера из сицилийского города Мессены, написанный при дворе Кассандра в Македонии. Книга не была новой в Греции и приобрела известность из-за богохульства этого представителя скептицизма, превосходящего даже весьма нестрогие нормы тех дней свободомыслия. Эвгемер полагал, что кроме природных богов, таких как солнце и луна, все остальные персонажи всего лишь обожествленные смертные, которые жили на земле очень давно и, значит, давно умерли и их могилы вполне могут быть где-то найдены. Трудно представить, что мог почувствовать тихий деревенский грек, услышав подобное заявление о Зевсе, Аполлоне или Деметре. Ведь с этими божествами у него были связаны самые сокровенные священные чувства. Возможно, Эвгемер хотел оправдать обожествление эллинистических суверенов, таких как Птолемеи и Селевкиды, — такая практика не проникла в Италию до эпохи Августа. Как бы то ни было, именно эту книгу Энний выбрал для ознакомления с ней римского общества, и многие римляне, изучающие греческий язык, ее наверняка читали.

В предыдущей главе я рассказал, как нечто подобное имело место на сцене. Пьесы, переведенные Плавтом и впоследствии Теренцием для постановки в Риме, были глубоко враждебны надежной и здоровой морали простых римлян III столетия до н. э. Злоключения юных девиц, распутная жизнь не только модных юношей, но даже стариков и женатых мужчин, известность тунеядцев, сводников и проституток — все это изображалось как жизнь утонченных и приличных афинян, получивших образование и воспитание. Какой эффект могла произвести такая пьеса в Риме, кроме великого морального землетрясения? Значит, вот что получается, если отведаешь плоды с древа познания? Результатом мог стать крах старого традиционного образования и возникновение эпидемии грубого, отвратительно вульгарного скептицизма.