Том Вулф - Битва за космос

Но вот красное свечение исчезло… Гленн выбрался из огненного шара… 7 g прижимали его к креслу… Он услышал голос диспетчера с Мыса:

– …Как слышите? Прием.

Это значило, что он прошел через ионосферу и теперь входил в нижние слои атмосферы.

– Слышимость отличная, а у вас?

– Вас понял, у нас слышимость тоже отличная. Как себя чувствуете?

– Вполне прилично.

– Вас понял. Ваша точка приземления находится в пределах одной мили от авианосца.

Что ж, неплохо. Не как у Йегера, конечно, но тоже неплохо. Гленн находился внутри полуторатонного куска неаэродинамичного металла. Он был на высоте в сто тысяч футов и падал в океан, как огромное пушечное ядро На такой высоте капсула уже утрачивала аэродинамические свойства. Ее ужасно трясло. В окно Джон видел мощный белый след инверсии, вьющийся по черному небу. Он падал со скоростью тысяча футов в секунду. Надвигался последний, решающий момент полета. Сейчас парашют либо раскроется, либо нет. Тряска все усиливалась. Посадочный пакет! Должно быть, часть пакета все еще была прикреплена к капсуле, и из-за этого ее потряхивало… Он не мог больше ждать. Парашют должен был раскрыться автоматически, но он не мог больше ждать. Тряска… Гленн потянулся, чтобы раскрыть парашют вручную, но тот раскрылся автоматически, сначала буек, а затем главный парашют. Капсула повисла на парашюте, двигаясь по огромной дуге. Жара стояла ужасная, но парашют выдерживал. Когда он сработал, Джона подбросило в кресле. Небо за окном было уже голубым. Продолжался все тот же день – солнечный день в Атлантике, возле Бермуд. Даже лампочка-индикатор посадочного бака горела зеленым светом. С посадочным баком все было в порядке. Со щитом тоже. Скорость снижения была правильной – сорок футов в секунду. Он слышал по рации болтовню экипажа спасательного судна. До приводнения оставалось только двадцать минут, всего шесть миль. Он снова лежал на спине в своей кобуре. Небо за окном больше не было черным. Капсула раскачивалась под парашютом, Гленн смотрел вверх и видел облака, а над ними – синее небо. Ему было очень, очень жарко. Но это чувство было ему знакомо. Все эти бесконечные часы в тепловых камерах – ничего страшного, от этого не умирают. Место посадки находилось лишь в трехстах милях от того места, где он стартовал – в тот же день, всего лишь пять часов назад. Приятный день посреди Атлантического океана недалеко от Бермудских островов. Солнце на небе поднялось только на семьдесят пять градусов. Время 14:45. Оставалось только отсоединить все эти провода и шланги. Гленн это сделал. Потом стал потихоньку расслабляться и избавляться от мыслей. Должно быть, он сейчас совсем близко от поверхности океана. Капсула упала в воду, и астронавта снова отбросило к спинке сиденья. Толчок оказался довольно сильным. Было жарко; хотя вентиляторы скафандра по-прежнему работали, жара становилась ужасной. По рации Гленну приказали не пытаться вылезти из капсулы. Спасательное судно находилось совсем близко. Вертолет решено было не посылать – разве что в чрезвычайной ситуации. Гленн даже и не думал вылезать в воду. Не собирался он и включать детонатор, чтобы отстрелить люк. Пилот-Пресвитерианин не станет нарушать правил. Линия связи с Господом работала отлично. Он это сделал!

Энни Гленн уже имела представление о том, что сейчас произойдет. Но остальные шестеро парней и их жены не были к этому готовы. Словно огромная волна прилива катилась на Мыс и на все Соединенные Штаты с острова Гранд-Багама, где Джон делал официальный отчет. А на гребне этой волны, словно повелитель морей Тритон, находился сам Веснушчатый Бог – Джон. Ходили слухи, что матросы с «Ноа» – корабля, на который вытащили из воды капсулу, – обвели белой краской следы Джона на палубе, после того как он прошел от капсулы к люку. Они хотели, чтобы следы остались на палубе навечно! До чего же глупая и неуклюжая сентиментальность. Но это было только начало.

Эл Шепард и Гас Гриссом не понимали, что, черт потери, происходит. Бедный Гас: все, что он получил за полет, – это медаль, рукопожатие, напыщенную речь Джеймса Уэбба на раскаленном асфальте военно-воздушной базы Патрик и одобрительные выкрики толпы человек в тридцать. А после полета Джона толпы, собиравшиеся на ланч, на фейерверки, ничуть не редели. Весь Какао-Бич захлестнула безумная волна адреналина Жители пригородов прибывали на своих автомобилях и спрашивали, где остановились астронавты. Они не хотели пропустить событий. Они знали, что после отчета Джон улетит на Мыс. А еще они знали, что в городе находится Линдон Джонсон. Вице-президент собирался встретить астронавта на посадочной полосе в Патрике. И его подчиненные, вроде Уэбба, должны были стать просто частью обстановки. А потом стало известно, что прибывает президент, сам Джон Ф. Кеннеди. Не Гленн отправляется к нему в Вашингтон, а он приезжает к Гленну.

Готовилось что-то необычайное. Волна все росла, а шестеро астронавтов и их жены были удивлены гораздо сильнее всех остальных. И в этом заключалась ирония. Все они полагали, что победителем является Эл Шепард. Ведь его пригласили получить медаль в Белый дом, а Гасу ее вручили в восьми шагах от зарослей пальметто, потому что именно Эл был для всех Астронавтом номером один и совершил первый полет. Но даже до того как Джон вернулся на Мыс с Гранд-Багамы, там воцарилась такая атмосфера благоговения, словно бы Эл вовсе и не совершал первый полет. Конечно, это ведь всего лишь первый суборбитальный полет, который теперь выглядел сущей безделицей. Эл был теперь кем-то вроде Слика Гудлина, а Джон – Чаком Йегером. С технической точки зрения первым на Х-1 поднялся Слик Гудлин. Но Йегер совершил полет, который имел важное значение, – впервые была достигнута сверхзвуковая скорость. И что теперь было делать Элу, ликовать вместе со всеми? А Бетти Гриссом, которой не досталось даже участия в параде по грязной главной улице Митчелла, штат Индиана; что ей было делать: радоваться за Гленнов, в честь которых устраивались парады на каждом шоссе Соединенных Штатов? Да уж, самое время предаваться грустным размышлениям. Когда 23 февраля самолет Джона приземлился в Патрике, волна воодушевления разрослась настолько, что просто втягивала в себя всех подряд. Шестеро парней с женами и детьми собрались в Патрике и ждали прибытия Джона. Был тут и вице-президент примерно с двумя сотнями репортеров. Джонсон стоял во главе толпы вместе с Энни и двумя ее детьми. Наконец-то он добился своего. Джонсон теперь был совсем рядом с ней, в Патрике; он осыпал жену астронавта любезностями, вытягивал шею и вертел своей огромной головой, ожидая прибытия Гленна, чтобы излить на него всю свою техасскую душу. Вот самолет прибывает, Джон сходит с трапа, и начинаются шумные крики и приветствия. Энни и детей подталкивают вперед – своего рода священные иконы, жена и дети, прочная поддержка на семейном фронте… и это добивает Джона! Он лезет в карман, достает носовой платок и вытирает слезы с глаз. А какой-то парнишка из НАСА протягивает руку и выхватывает этот носовой платок… чтобы отправить его на хранение в Смитсонианский институт! («Этим платком астронавт Джон X. Гленн стирал слезу, воссоединившись с женой после своего исторического орбитального полета».) С этого момента Эл и Гас – уже неудачники, игроки низшей лиги. А у них даже нет времени, чтобы рассердиться. События день ото дня становятся все более стихийными, чем-то вроде серьезной перемены погоды, изменения шаблонов, Всемирного потопа, Судного дня, восхождения истинного брата на небеса…