Владимир Новиков - Русская литературная усадьба

В первый приезд Пушкин пробыл в Михайловском месяц. Тогда же он свел знакомство с соседями в усадьбе Тригорское (в двух верстах от Михайловского) Осиповыми-Вульф; это семейство (мать и дочери) сыграло большую роль в его жизни. Пушкин сразу же понял, что обрел здесь близких по душевному складу людей. Именно к обитателям Тригорского обращено прощальное стихотворение Пушкина (единственное написанное им в те дни):

Вновь Пушкин приехал в Михайловское через два года. Летом 1819 года он провел здесь месяц, ставший тяжким для семьи поэта. 16 июля умер последний брат поэта Платон, проживший едва восемь месяцев; его похоронили в Святогорском монастыре — новый камень в семейном некрополе. Правда, смерть младенца не нашла отражения в поэзии Пушкина.

Вероятно, Пушкину даже не могло прийти в голову, что ему придется провести в Михайловском безвыездно два года на положении политического узника, лишенного даже права прокатиться в ближайший уездный город. Но случилось именно так. Пушкин был отправлен в Михайловское по непосредственному указанию Александра I.

В материнскую усадьбу Пушкин приехал в состоянии глубокой депрессии. Вся семья была в сборе, и он свалился на родных как снег на голову; было известно и то, что над ним установлен бдительный надзор (конечно, тайный!) и осуществлять его должны были уездный предводитель дворянства Пещуров (дядя А. М. Горчакова) и сосед-помещик Рокотов. Правда, оба они постарались отделаться от щекотливого поручения. Рокотов сослался на болезнь, а Пещуров, оказавшийся в более деликатном положении, не нашел ничего лучшего, чем возложить надзор над сыном на отца поэта, и тот в растерянных чувствах малодушно согласился. Кроме того, церковный надзор должен был блюсти игумен Святогорского монастыря Иона. В такой атмосфере Пушкину было не до поэтических трудов.

В конце концов Пушкин не выдержал. Произошла шумная ссора сына с отцом, слух о которой быстро распространился по уезду. Пушкин не на шутку был испуган. В сердцах он написал письмо псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу с просьбой «для успокоения отца» перевести его самого в одну из царских крепостей. К счастью, крепостной, с кем было послано это письмо, не застал Адеркаса в Пскове и не вручил послания, которое было бы воспринято как очередная вызывающая пушкинская дерзость. После этого все семейство уехало из Михайловского, и поэт остался в одиночестве. Он поддерживал отношения только с братом Львом, которого забрасывал просьбами о присылке книг и шампанского.

Изгнанник поселился в маленькой комнате рядом с крыльцом. Здесь умещались только кровать с пологом, письменный стол, диван, книжный шкаф. Всюду исписанные бумаги и обкусанные куски перьев; Пушкин всегда писал крошечными обглоданными перышками, которые едва можно удержать в пальцах. Эта комната — одновременно кабинет, спальня, столовая и гостиная. Дома Пушкин отсюда не выходил и почти все время проводил за чтением; писал он ночью. Свет горел постоянно. Поэт много гулял по окрестностям, а также ездил верхом. Он всегда ходил с тяжелой железной палкой, которую подбрасывал вверх и ловил на лету; иногда он бросал ее вперед и, подойдя, подбирал. Для отвлечения Пушкин играл в два шара на бильярде. Было летом и утреннее купание в Сороти, но он далеко не плавал, а только окунался у берега. В четвертой главе «Евгения Онегина», написанной в Михайловском, читаем:

Еще одним любимым занятием (как и у Байрона) была стрельба из пистолета в цель — у погреба за банькой. Дни за днями тянулись однообразно.

В Михайловском Пушкин ходил «по-народному» — в красной рубахе, подпоясанной кушаком, и с белой соломенной шляпой на голове. Ногти у него всегда были длинные, бакенбарды можно было принять за бороду. В таком «славянофильском» виде он появлялся на ярмарке у стен Святогорского монастыря, где всегда обращал на себя внимание.

В беловой рукописи уже упомянутой четвертой главы «Евгения Онегина» находится строфа, впоследствии выпущенная при печати:

Хозяйственными заботами Пушкин себя не обременял, передоверив их няне Арине Родионовне и управляющему Михаилу Калашникову. По позднейшим воспоминаниям престарелых дворовых Михайловского он «в свое домашнее хозяйство не входил никогда, как будто это не его дело и не он хозяин… Ему было все равно, где находились его крепостные и дворовые крестьяне — на его работе или у себя в деревне» [36] Цит. по: Пушкин А. С. Письма. Т. 1. М., 2006. С. 373. . Именно тогда старушка няня стала для поэта «доброй подругой бедной юности». Он писал своему одесскому знакомцу Д. М. Шварцу 9 декабря 1824 года: «Уединение мое совершенно — праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством и то вижу его довольно редко — целый день верхом — вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны… она единственная моя подруга — и с нею только мне не скучно» [37] Там же. С. 333. .

Упомянутое единственное семейство, с которым Пушкин поддерживал близкие отношения, были Осиповы-Вульф из соседнего Тригорского. Оно состояло из недавно овдовевшей матери Прасковьи Александровны Осиповой (рожд. Вындомской, в первом браке Вульф) и восьми детей. Сама П. А. Осипова была в отдаленном родстве с матерью поэта; в то время ей было 43 года. Дети от брака с Осиповым были малолетними, и их можно не принимать во внимание. Помимо умной сердечной матери искренними друзьями Пушкина стали Алексей Вульф — студент Дерптского университета — и старшие дочери: Анна и Евпраксия. Они представляли собой противоположные женские типы, подобно Татьяне и Ольге Лариным. Анна была глубокой натурой, способной на самоотверженную любовь; образованная и остроумная, в разговоре она в первое время часто ставила в тупик поэта, также отличавшегося едким языком. Наоборот, Евпраксия была внешне легкомысленна, всегда весела и естественным образом становилась центром общества молодежи; этому способствовало и то, что она была хорошей музыкантшей, разыгрывавшей привезенные Пушкиным ноты Россини, и, кроме того, великолепно готовила жженку. Алексей (кажется, без больших оснований) считал себя прототипом Ленского. Прасковья Александровна чутко понимала душевное состояние Пушкина. В письме Жуковскому она обмолвилась, что Псковская губерния, по сути дела, ничем не лучше Сибири. Не удивительно, что изгнанник вскоре стал проводить в Тригорском все дни.