Вернер Альбринг - Городомля: Немецкие исследователи ракет в России

Мимо идет «мистер сержант» войсковой части. Он увидел меня и с удивлением спросил: «Что Вы делаете там наверху?» Я объяснил ему, что произошло. «Мистер сержант» отправился к майору и начал с ним разговаривать. Беседа становилась громче. Оба начали спорить. Затем мистер сержант встал в стойку «смирно», отдал честь и, подойдя ко мне с серьезным лицом, знаком велел мне спуститься с грузовика. Вот он идет впереди меня, мы оба заходим за угол дома, и он весело обращается ко мне: «Так, быстро отсюда и впредь не попадайтесь этому майору на глаза».

Осенью к нам из советской оккупационной зоны приехала двадцатилетняя Лидди, младшая сестра моей жены Гертруд. Она больше не хотела жить с родителями в Барби на Эльбе. Она чувствовала себя взрослой и самостоятельной. Мы приняли ее с радостью, и она стала жить с нами как член семьи. Лидди в своем родном городе окончила среднюю школу. Теперь она с помощью логарифмической линейки училась делать технические расчеты, работала над техническими чертежами, помогала мне при подготовке отчетов.

Когда вечером Гертруд заканчивала домашние дела, Лидди — техническую работу и помощь по дому, а я свои записи, наступали часы уютного вечернего отдыха. Я читал прозу или что-нибудь из поэзии. Лидди очень любила играть в карты. Но, к несчастью, игровых карт у нас не было. Тогда я подарил нашему обществу собственноручно нарисованные карты. Так мы смогли включить в нашу вечернюю программу любимое занятие Лидди — так называемое «Romme». Поскольку я никогда не мог быстро отключиться от моей технической работы и был невнимателен, обе женщины частенько имели повод посмеяться над моими ошибками.

Что касается длительной постоянной работы, то мне было ясно, что в Фелькенроде на это рассчитывать не приходится. Я должен был заняться серьезными поисками надежного и постоянного места для своей деятельности. Я поехал на свою вестфальскую родину, в родной город Швельм. После моего десятилетнего отсутствия мне бросились в глаза ужасные разрушения, причиненные войной. Разбитые жилые дома. Даже башни церкви, которые любил писать маслом мой школьный учитель рисования, были повреждены. Башня евангелической церкви святого Петра превратилась в груды красного кирпича и строительного мусора. Обе башни церкви Христа и башня маленькой католической церкви во время артиллерийского обстрела потеряли свои шпили. Мой отец, который жил тогда на юге Германии, написал мне, что в Дортмунде должны построить новую высшую техническую школу. «Но это лишь проект», — объяснили мне в городском совете. Я возвратился в Вильдеманн без результата. Может быть, можно оживить наш институт аэродинамики и авиатехники? Я считал, что мои знания о характере обтекания торпед, снарядов и крыльев самолета можно было бы использовать для решения проблем биологии, например, в изучении движения рыб, полета птиц и особенностей строения их тел. Я предполагал, что при таком подходе можно найти способ примирения противоречащих друг другу теорий эволюции Дарвина и Ламарка. Некоторые мои размышления я посылал в центральное научное ведомство британской оккупационной зоны, но ни разу не получил ответа.

Как аэродинамик я мог рассчитывать найти сферу приложения своих сил в США или Англии. Однако о возможностях работы в Англии я много слышал в Фелькенроде. Условия были мало привлекательны. Жена и ребенок должны были остаться в Германии. Местом работы был Фарнборо — центр британских исследований аэронавтики. Ученые нанимались на основе договора, который мог быть неожиданно расторгнут или продлен по желанию английской стороны. Свобода передвижения была ограничена радиусом в пять километров.

Конкретное предложение по совместной работе я получил от группы ученых, которая собралась в Бодензее. В дальнейшем они предполагали работать во Франции. Начальником этой группы должен был стать руководитель моей диссертации Пауль Руден, впоследствии один из разработчиков реактивного самолета «Каравелла».

В конце марта 1946 г. я получил телеграмму из Геттингена. Ассистенты института механики, с которыми я вместе трудился во время войны, просили меня срочно приехать к ним. Это были доктор [1] Доктор — звание, эквивалентное российскому званию кандидата технических наук. Иоханнес Хох и доктор Курт Магнус. Мы втроем занимались проблемами механики торпед. Моя задача состояла в консультациях по вопросу гидравлических сил и моментов, действующих на корпус торпеды и стабилизатор кормовой части. Между Хохом, Магнусом и мной была договоренность в дальнейшем по возможности работать вместе. У Магнуса были контакты с бывшими ракетостроителями из Пенемюнде, где руководителем был Вернер фон Браун, к тому времени уже перебравшийся в США. У США было намерение перетянуть дополнительные рабочие силы из Германии.

В скором времени я уже ехал в одном из еще нерегулярно курсирующих, но всегда переполненных, поездов в Геттинген, старый университетский город, избежавший разрушений. Я был очень удивлен, когда в институте механики Магнус сообщил мне, что установил связь с техническим институтом, находящимся в русской оккупационной зоне, а именно в Блайхероде. Он сам и господин Хох решили там работать. В Блайхероде предполагались работы над усовершенствованием пенемюндской ракеты А-4 — теперь уже для исследовательских целей. Они нуждались в моем участии как аэродинамика.

Я был потрясен. О таком варианте работы до этого я вообще не думал. Коллеги сообщили мне о хорошем жизнеобеспечении. Каждому члену семьи гарантировалось 4500 калорий в день в виде хлеба, масла и мяса. Такое действовало тогда на изголодавшихся и ослабевших людей как божественное откровение. Хох и Магнус предложили мне назавтра вместе с местным сопровождающим перейти через демаркационную линию в русскую оккупационную зону и посетить Блайхероде, что само по себе еще ни к чему меня не обязывало.

Переход границы происходил на участке совместного действия английской, американской и русской оккупационных зон, где по сведениям западной стороны не было постов. Это предприятие показалось мне авантюрой в духе барона Мюнхаузена, но я дал согласие.

В Блайхероде на аристократически обставленной вилле я познакомился с инженером Гельмутом Греттрупом, немецким руководителем ракетной группы. Господину Греттрупу было примерно лет тридцать. Это был приятный в обращении приветливый человек с хорошими манерами. Он был похож на шведа — такой же высокий, худощавый блондин с голубыми глазами. Когда я его увидел в первый раз, он приветствовал меня как своего старого знакомого и выразил надежду, что мой путь сюда был не очень трудным. Я уже слышал, что он работал в Пенемюнде ассистентом у фон Брауна. Да, он ушел из Пенемюнде, чтобы работать самостоятельно. Он излучал полнейший оптимизм, когда объяснял мне начальные условия и цель своей работы. Теперь для него самое важное собрать сильную научную группу. Кроме геттингенских Магнуса и Хоха, которые пообещали перейти к нему, здесь уже работал доктор Вольф, ранее бывший руководителем отдела баллистики на артиллерийской фабрике Круппа. Через некоторое время Греттруп отвел меня в другую комнату, где представил двум офицерам Красной армии — полковнику Кутепову и полковнику Победоносцеву. Я взглянул на спокойные и вдумчивые лица. Только позже я узнал, что Кутепов — из первого отдела госбезопасности, а Победоносцев — профессор факультета авиации в Москве. Они довольно хорошо говорили по-немецки и пояснили мне: «Задача группы в Блайхероде состоит в дальнейшей разработке ранее производимых в Пенемюнде больших жидкостно-реактивных ракет для мирных целей». Когда я спросил о конкретных целях, они сказали о почтовых ракетах, которые должны будут достигать далеких точек Советского Союза, а также о космических исследованиях и о полете на Луну. Они предложили мне работать в Блайхероде, где я вместе с семьей смог бы наслаждаться свободой передвижения в пределах всей оккупационной зоны. Я должен был получить хорошую квартиру в неразрушенной части Блайхероде. Питание с высоким содержанием калорий было тоже гарантировано.