Питер Джонс - Голосуйте за Цезаря

В результате, по самому строгому современному счету, древнеафинская законность мало чем отличалась от общечеловеческих, обывательских представлений и ценностей. Каждый закон, без сомнения, требует своей интерпретации (то, что мы называем «подзаконным актом»), и британское право, я полагаю, в этом смысле вполне четкое и недвусмысленное. Смущает лишь, что правительство все чаще недальновидно пытается внести в судебный кодекс юридические новеллы, потрафляющие, например, религиозной нетерпимости, и чье дальнейшее правоприменение совершенно туманно и неопределенно.

Древнегреческая правовая практика не вызвала никаких исторических отзвуков, хотя этого нельзя сказать об их теоретических изысканиях. Римское же право, напротив, самым глубоким образом повлияло на западноевропейское и шотландское право и, в гораздо меньшей степени, на английское (английская законность в основном сформировалась на фундаменте древнегерманской и древнескандинавской правовых систем). Причинами такого мощного исторического влияния древнеримского права я вижу, в первую очередь, в исторических и географических факторах -практически вся Западная Европа входила в состав Древнеримской империи; а во вторую очередь (это мое субъективное мнение) — в том, что в Древнем Риме законы придумывали деятели необычайного интеллекта и масштаба. Они считали, что законы должны главенствовать над всеми сторонами жизни людей и не могут меняться от каждого «чиха». Более того, законы в Древнем Риме фиксировались в письменном виде и менялись или дополнялись лишь с течением веков (!).

Древнеримское право имеет, как считается, четыре основных источника (нет ничего незыблемого в мире; и здесь мы видим след времени):

1. Каждый год претор, а по сути министр юстиции, публиковал свои «edictae» («эдикты», «указы»), в которых он информировал публику о своих законотворческих инициативах по улучшению и усилению законов. Довольно часто в эдиктах говорилось о нарушениях и искажениях законов, то есть о причинах, из-за которых законы нужно было совершенствовать.

2. Эдикты писались понятным для большинства языком и сопровождались так называемыми «formulae», то есть критериями, схожими с современными тестами. Часто «formulae» походили на подсказку и помогали судьям в их практической работе. Например, в одной из «formulae» находим: «если

• Собственность украдена у А;

• Собственность не возвращена А;

• Тогда подозреваемый В должен возвратить А цену этой собственности;

• Но если (внимание!) НЕ доказано, что В украл у А собственность, то он оправдывается.

Получается, что факт воровства сперва нужно было доказать. Не тогда ли был заложен краеугольный камень всей западноевропейской юриспруденции — принцип «презумпции невиновности» ?

3. Законы, принятые народными собраниями, записывались и представлялись на всеобщее обозрение. Первоначальный кодекс законов был записан в так называемых «Двенадцати письменах».

4. Существовали так называемые «юристы» — частные индивидуалы, эксперты по законам, чьи вердикты записывались и признавались. Во время империи юристы стали настоящими профессионалами, и с ними (несмотря на частый произвол) советовались даже императоры.

В эпоху императора Юстиниана был опубликован окончательный, сжатый кодекс древнеримских законов. Кодекс состоял из пятидесяти томов, написанных шестнадцатью экспертами в течение трех лет. Источником явились ок. 2 тыс. томов, написанных с I в. до н.э. до III в. н.э., а также четырехтомная версия кодекса — первоначальная попытка суммирования всех законных уложений под названием «Institutae». Эти два великих труда и легли в основу современного западноевропейского права.

В эпоху выборов наши политики всегда обещают «приуменьшить влияние правительства» и «сократить бюрократию». Загадочно. Мы все знаем, что говорится это для того, чтобы уверить нас, что «грядут перемены». Но ведь перемены подразумевают еще большее «влияние правительства» и увеличение «бюрократии», не так ли? А кто же, иначе, будет продвигать эти «перемены»? Примером бюрократических замашек правительства служит огромное количество указов за прошедший год, большинство из которых продиктованы в Брюсселе. С 1997 года, например, в различные британские кодексы внесены 3 тыс. новых уголовных статей! И после этого мы слышим о «сокращении бюрократии»! Вместе с тем, согласно официальной статистике, ежегодно в стране совершается 11 млн. уголовных преступлений. Цифра эта возросла (опять же, официально) до 14 млн., но в реальности, по оценкам, приблизилась к 60 миллионам.

Древние также считали, что создается чересчур много законов, и до нас даже дошли свидетельства озабоченности этим фактом. Древнеримский историк Ливий, например, посвятил целый раздел своей «Истории» (ок. 450 г. до н. э.) вопросу об истоках римского права (в том числе о так называемых «Двенадцати письменах» — «XII tabulae»). Но и этих дощечек с письменами первоначально было десять, сообщает нам Ливий, и расписывали их именно десять человек (так называемый «децимвират»):

«Как нагромождение десяти дощечек-скрижалей, положенных одна на другую, высятся десять первородных законов, которые есть основа всякого публичного и приватного права».

Однако заканчивая работу над десятью письменами, децимвират обнаружил, что не хватает еще двух. С этих пор и началось не прекращавшееся никогда законотворчество, а гражданский и уголовный кодексы распухли так, что Юлию Цезарю пришлось приказать:

«Сократить свод законов до разумных пределов. Из всего нагромождения статей выбрать лучшие и наиболее значимые и свести их воедино в как можно меньшем количестве томов».

Как и все подобные прожекты, задумка Цезаря была обречена на провал; и не только из-за его скорого убийства. Много позже историк Тацит вновь затеял дискуссию об «истоках юриспруденции и процессах, приведших к засилью бесчисленных и очень сложных законов сегодняшнего дня».

Он сравнил простоту и ясность «Двенадцати письмен» («Последний пример разумного права») с тем, что он называл «современной болезнью» — скороспелыми законами, «испеченными» в горниле общественных конфликтов и борьбы за власть. По Тациту:

«Когда государство находится на самом дне пропасти — законов всегда в избытке».

Тацит, как всегда, попал пальцем в очевидный парадокс: законы создаются для того, чтобы их выполнять; но если существует так много хороших и правильных законов, то отчего же тогда общество больно коррупцией? Или если поставить вопрос по-другому: действительно ли чем более коррумпировано общество, тем больше нам нужно законов для борьбы с этой коррупцией? Парадокс этот характерен и для современного общества: законы о выгуле собак, об оружии, об окружающей среде, о запрете курения в общественных местах, законы, регламентирующие оборот мобильных телефонов (где конец этой мелочной регламентации?) — чудовищное количество необязательных законов поднимает все тот же вопрос Тацита.