Дэвид Кинг - Битва дипломатов, или Вена, 1814

— Как вы можете спокойно относиться к тому, что Россия наденет на вас узду, взяв в кольцо Венгрию и Богемию?

Меттерних холодно ответил, что Талейран, по всей видимости, не доверяет ему. Талейран так же сухо ответил: пока у него не было оснований для доверия.

Затем Талейран театрально предложил:

— Вот перо, чернила и бумага. Напишите, что французам ничего не надо и они ни с чем не соглашаются. Я готов поставить и свою подпись.

— Но есть Неаполь, и это ваша проблема, — сказал Меттерних, напомнив французскому министру о его желании вернуть на трон в Южной Италии короля династии Бурбонов Фердинанда IV.

— Она касается меня не больше, чем других, — ответил Талейран, прибавив, что восстановление верховенства закона отвечает интересам всех наций.

— Для меня это дело принципа. Тот, кто имеет законное право быть в Неаполе, и должен быть в Неаполе. Вот и все. И сейчас не только я, но и все должны желать этого.

— Давайте следовать принципам, и тогда со мной будет легко договориться, — подытожил Талейран.

Одним из важнейших принципов, которым, по мнению Талейрана, должен руководствоваться конгресс, была легитимность. Это неопределенное и расплывчатое понятие обычно означало верховенство закона или «принятого порядка вещей», освященного долгой чередой лет. Талейран считал легитимность власти «необходимой основой покоя и счастья народов, прочной или, вернее, единственной гарантией их силы и долговечности» [5] Изложение принципа легитимности дается по мемуарам Талейрана: Талейран. Мемуары. Редакция и статья Тарле Е.В. М.: Издательство Института международных отношений, 1959. . Она представлялась ему «защитным оплотом» для наций, и, только руководствуясь этим принципом, можно было возродить Европу.

В особенности Талейран добивался того, чтобы сохранить короля Саксонии как легитимного монарха суверенного государства и восстановить Фердинанда IV как легитимного короля Неаполя. Что касается Пруссии, то, как сказал Талейран, он никогда не согласится с ее агрессивными территориальными притязаниями. Не позволит он и русскому царю создавать «призрачную Польшу» и продвинуть свою империю к берегам Вистулы (Вислы) в центре Европы.

Меттерних взял Талейрана за руку, пожал ее и проникновенно сказал:

— Мы расходимся гораздо меньше, чем вы думаете.

В этот момент вошел лакей и сообщил о прибытии других делегатов. Их оказалось больше, чем прежде. Меттерних созвал первое совещание в формате не четырех, а восьми посланников. К «Большой четверке» подключились еще четыре страны, подписавшие Парижский договор: Франция, Португалия, Швеция и Испания. Нехотя, но великим державам пришлось признать справедливость упреков Талейрана в узурпации полномочий. Представители теперь уже восьми государств торжественно прошествовали в большой зал для конференций. После короткой дискуссии они приняли первое единодушное решение — открыть конгресс 1 ноября.

Сложнее дело обстояло с принципами и форматом конгресса. На рассмотрение были представлены два предложения по составу участников, Талейрана и Меттерниха, очень похожие и различавшиеся лишь в одном пункте. Талейран категорически отвергал участие в конференции бонапартиста Мюрата, формулировку Меттерниха можно было толковать и так и эдак. В итоге приняли вариант австрийца.

Талейран согласился, но выдвинул условие: конгресс должен проводиться в соответствии с принципами публичного права, так тогда определялось международное право. Услышав эти слова, прусский канцлер вскочил, стукнул кулаком по столу и закричал:

— Нет, сир, упоминать публичное право нет никакого смысла! Это и так всем ясно.

— Тем лучше, — ответил Талейран. — Никому не повредит, если мы еще раз заявим об этом.

— Но при чем здесь публичное право? — спросил прусский посол Гумбольдт.

— Вас, кстати, сюда привело не что иное, как публичное право, — назидательно заметил Талейран.

Обстановка накалялась. Меттерних, не желая больше ссор, отвел Талейрана в сторону и попросил быть посговорчивее, если коллеги все-таки его поддержат. Француз обещал подумать.

«Большая четверка» встретила в штыки призыв Талейрана признать верховенство публичного права, и это служило плохим предзнаменованием. Однако французский посланник продолжал надеяться на то, что его основные партнеры поймут: только этот международный инструмент поможет обуздать аппетиты наиболее агрессивных государств. Меттерних был рад переносу сроков открытия конгресса — это давало ему время для организации оппозиции России. Он отправился домой с намерением почитать стихи и помечтать о герцогине де Саган.

Незадолго до совещания Талейран был на званом вечере вместе с Доротеей. То был обычный светский ужин, какие устраивались в Вене ежедневно: обильная еда, прекрасные вина, оживленные беседы с именитыми и нередко интересными людьми. В роли хозяйки выступала герцогиня де Саган, как всегда блистая талантами. Необычно было только то, что рядом с ней сидел не князь Меттерних.

За ней ухаживал прежний любовник князь Альфред фон Виндишгрёц, двадцатисемилетний австрийский аристократ, кавалерист-полковник, отличившийся на войне, командуя сначала кирасирским полком, затем полком легкой кавалерии, где шефом состоял фельдмаршал-лейтенант О'Рейли. Это был настоящий вояка, высокий и сильный, куривший только сигары, к которым пристрастился в Брюсселе. Князь Альфред немало способствовал быстрому распространению «бельгийской заразы» среди австрийской аристократии.

В тот вечер парочка явно не довольствовалась обыкновенным флиртом, и все гости покидали салон в твердом убеждении, что в герцогине вспыхнула прежняя страсть. Ее связь с князем Альфредом вовсе не походила на отношения с Меттернихом. В отличие от тонкого светского обольстителя, любителя элегантных, изысканных гостиных и плюшевых театральных лож Виндишгрёц предпочитал более простые наслаждения.

Роман между ними завязался эксцентричным, но типичным для их взаимоотношений образом. Однажды, еще в 1810 году, прогуливаясь верхом на лошадях в живописном винодельческом местечке под Веной, они остановились на постоялом дворе. Сидя за столом в трактире, герцогиня поигрывала бокалом вина, а князь, попыхивая сигарой, любовался соседкой и вдруг заметил на ее пальце перстень. В него был вставлен великолепный граненый рубин. Князь поинтересовался, откуда у нее этот изумительный самоцвет, подозревая, что он подарен любовником.

В действительности герцогиня сама купила перстень. Она увидела его в одном венском ювелирном магазине и не устояла от соблазна заплатить за него бешеные деньги. Однако в силу разных причин — из-за самолюбия, озорства или простого любопытства — она не пожелала сказать правду. Герцогиня ответила неопределенно, уклончиво, и доблестный кирасир побелел от ревности. Он взвился как пружина и сорвал камень с ее руки.