Евгений Толмачев - Александр III и его время

С наступлением распутицы и холодов тыловое обеспечение, особенно продовольственное и фуражное снабжение Ругцукского отряда, также как и всей Дунайской армии, значительно ухудшилось, что вызвало крайнее недовольство солдат и офицеров. «… Интендантская часть отвратительная, — сообщал цесаревич жене, — и ничего не делается, чтобы поправить её. Воровство и мошенничество страшное, и казну обкрадывают в огромных размерах…» (там же, л. 6).

Цесаревич серьёзно обеспокоен состоянием военно-медицинского обеспечения. Он пишет о том, что госпитали переполнены больными и ранеными, одетыми в грязное бельё, в котором их перевезли. «… Некоторые (раненые — Е. Т. ) в сапогах и мундирах; рубашки у многих были все в крови, совершенно запёкшейся, как они были вынесены из дела, хотя некоторые лежали в госпитале по 5 и 6 дней…» (там же, л. 59—60). «Многие ужасно страдают и стонут, другие, напротив, такие молодцы; но, когда видишь постоянно всё новых да новых раненых и новые мучения, тяжело становится на сердце и поневоле думаешь: да когда же, Боже, конец этим мученьям, этим жертвам, этой ужасной войне! Тяжело и далеко непривлекательно вид этих несчастных здесь, на месте, в скверной относительно обстановке, в этот холод, без постелей, большей частью просто на соломе.

В Петербурге и, вообще, по всем городам России раненые блаженствуют и как бы в раю, а здесь, Боже, что они страдают, что претерпевают, через что проходят. Себе представить нельзя, какое впечатление и какой вид представляют наши госпитали теперь, осенью… Всё, что только можно сделать для улучшения больных и раненых, сделано у нас, да кроме того, сколько пожертвовано вещей, и Красный Крест снабжает всем, чем только может, а всё ещё мало на такую массу госпиталей и лазаретов» (там же, л. 167-168). Зная о том, что его супруга возглавила Российский Красный Крест и организовала пересылку на фронт тёплых вещей, медикаментов и различных подарков русским воинам, цесаревич 4 ноября пишет ей из с. Брестовец: «… Вчера в 11 часов утра получил посланные тобой вещи для офицеров и солдат. Первый транспорт уже роздан во все части, где в каждом полку устроена была лотерея и доставила большое удовольствие людям; и этим путём никто не был обижен, а иначе не знаешь, как раздавать вещи. Тюк с 20 пудами табаку, который по ошибке остался в Систове я на днях получил и послал в части…»

«Если будешь ещё присылать, — обращается Александр Александрович к цесаревне 5 ноября, — то, пожалуйста, побольше табаку и именно махорки. Главное удовольствие бедных солдат, и даже более удовольствия им делает махорка, чем чай, который они получают иногда от казны, а табак никогда, фуфайки очень полезны и хороши; набрюшников не стоит вовсе присылать; солдат не станет носить их и непременно сделает что-нибудь другое из них. Одеяла, чулки, колпаки и проч. — всё это хорошие вещи и нужны. Папиросы для офицеров тоже нужны, здесь трудно достать и дороги…» (10, оп. 1, д. 707, л. 181-182).

В одном из писем Александр Александрович выражает благодарность датским родственникам за то, «что в Копенгагене они устроили базар для наших раненых и это делает им честь, фуфайки, присланные Мама Бошзе, чудные и тёплые, и будет весьма приятно и полезно, если ты выпишешь ещё подобные для офицеров и солдат» (там же, л. 189). Следует подчеркнуть, что военно-медицинское обеспечение русской армии было лучше, чем во время Крымской войны, а в ряде положений стояло много выше, чем в иностранных (64, с. 307).

Так, в турецкой армии во время Освободительной войны 1877-1878 гг. количество умерших от болезней было очень велико, так как военно-санитарное дело в Турции находилось на крайне низком уровне. Об этом свидетельствует состояние турецкого военного госпиталя в Плевне, в котором турки оставили при отступлении 800 человек. По вступлении в город русские врачи застали в госпитале 600 трупов в различной степени разложения, остальные 200 человек были очень сильно истощены (371, с. 290—291).

«На улицах и дворах домов, — говорят наши врачи-очевидцы, — где помещались больные и раненые, было страшное зловоние… Дворы, лестницы и сени были покрыты массой извержений, по преимуществу дизентерийных… В отдельных комнатах смрад достигал невозможной степени, и глазам представлялась картина, способная потрясти даже самые твёрдые нервы; на полу, большей частью голом, а в некоторых домах на соломенных, до невероятия загрязнённых матрацах сплошь лежали живые люди, а между ними — трупы. Да и эти живые по степени истощения мало отличались от трупов. Умершие же были в состоянии сильной гнилости…» (см. 55, с. 279).

До половины ноября отряд цесаревича не выходил из оборонительного положения, оказывая упорное сопротивление всяким попыткам продвижения турок. 14 ноября главнокомандующий восточной турецкой армией Сулейман-паша атаковал части Рущукского отряда (12-й корпус), доведённого до 70 тыс. человек. У Трестеника и Мечки произошёл решительный бой, в котором победа досталась войскам цесаревича.

Новая попытка Сулеймана атаковать наш отряд со стороны Рущука была локализована в самом начале 26-й пехотной дивизией генерала Малахова, нанёсшей туркам крупное поражение в бою у Златарицы 24 ноября 1877 г. Решительный удар Александр Александрович готовил главными силами отряда по левому флангу турецких войск у Челнова и Двух Могил, однако турки 30 ноября сами перешли в наступление у Мечки, в результате чего были отброшены с большими потерями.

Падение Плевны 28 ноября (10 декабря) и события на главном театре военных действий позволяли Рущукскому отряду покинуть оборонительную линию. С 25 декабря 1877 г. начался завершающий 3-й этап войны. Было решено распределить всю Дунайскую армию на три группы: западный отряд под начальством наследника Александра Александровича, средний — ген. Радецкого и восточный — ген. Тотлебена. В связи с таким перемещением цесаревич телеграфировал государю, что просит себе в начальники штаба ген. Обручева. Выбор этот был одобрен Александром II. Однако вскоре выяснилось, что выбор Обручева не был одобрен главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем. (187, т. 2, с. 257). Сущность этих разногласий цесаревич излагает в письме к жене, написанном в с. Брестовец 28 декабря. «Папа тебе наверное говорил, что я просил его по телеграфу назначить ко мне начальником штаба генер. Обручева, — пишет цесаревич, — в случае, если мне придётся принять войска Западного отряда под моё начальство. Я остановился на Обручеве как на человеке весьма умном, энергичном и занимавшимся много вопросом о Турции. Главное, почему я в особенности настаиваю на его назначении, это потому, что я не имею ни малейшего доверия к Д. Низи и его штабу и их распоряжениям, а принять начальство над Западным отрядом, имея генер. Гурко начальником штаба, как хочет, чтоб я сделал, Д. Низи, я решительно не хочу, потому что Гурко будет фантазировать и делать то, что желает Д. Низи, а не то, что я хочу. Генер. Обручев — весьма самостоятельная личность, и поэтому главнокомандующий и слышать не хочет об его назначении; кроме того, Д. Низи хорошо знает моё мнение о всей компании и его распоряжениях и боится, что я с Обручевым вдвоём будем ему помехой. Он уже мне несколько раз телеграфировал шифром, что ни за что не хочет, чтобы я брал Обручева и что никогда не согласится иметь Обручева здесь, в армии. Я ему телеграфировал, что без этого условия я принять начальство Западным отрядом не могу. Папа я телеграфировал то же самое, хотя от него я получил сейчас же разрешение на назначение Обручева.