Евгений Толмачев - Александр III и его время

Исход совещания представляется обер-прокурору Синода несколько иным, нежели Абазе. «Они ехали туда в страхе, не прогонят ли их, — пишет он в этом же письме, — вернулись в торжестве невообразимом и стали говорить, что одержали блестящую победу. Над кем это? Надо мною или над государем? Пароль дан такой, что я посрамлён, и победа одержана надо мною» (там же).

Как видим, Победоносцев отнюдь не признавал своего поражения. К тому же он прекрасно был осведомлён о настроениях своих оппонентов. В этом же письме Е. Ф. Тютчевой он рассказывает о настроениях в великосветских гостиных и истолковании министром внутренних дел результатов прошедшего совещания. «Едва приехал домой Лорис, — пишет он, — как дамы (о, эти дамы!) с волнением сидевшие в гостиных, посылают спрашивать его: что? Елис [авета] Павл [овна], бывшая Эйлер, пишет ему: «Знаем, что Вам некогда, но скажите два слова: победили Вы?» Он пишет: «Да» — и отсылает записку» (там же). Таким образом, Лорис-Меликов и его сторонники торжествовали победу.

Но не все видели результаты совещания в таком радужном свете. Не бывший на совещании граф Валуев, например, узнавший подробности о нём от Абазы, приходит к другим выводам. «Из всего этого оказывается, по моему мнению, — заключает председатель Комитета министров, — что мы только вступили в новый круг недоразумений… Государь не имеет ясного понятия о том, что желалось и что решено» (78, с. 162). Валуев здесь явно заблуждался. Александр III к этому времени имел уже достаточно чёткое представление о своём внутриполитическом курсе.

Тогда же 21 апреля царь писал Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убеждён, что для счастья России это необходимо, конечно, этого не будет, я не допущу. Странно слушать умных людей, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма». В конце письма молодой император подчёркивает, что его брат Владимир, так же, как и он, «не допускает выборного начала» (305, т. 1, п/т 1, с. 49).

Со временем, анализируя это письмо, известный историк Ю. В. Готье, справедливо писал, что в нём «можно видеть первую фазу зарождения манифеста 29 апреля» (404, т. 2, с. 287). Несомненно, письмо державного правителя государства вселило уверенность в Победоносцева и простимулировало его к решительным действиям. По соглашению с Игнатьевым и Островским, при непосредственной помощи выписанного из Москвы Каткова, им был подготовлен и к 26 апреля отправлен Александру III проект манифеста о незыблемости самодержавия (см. 298, с. 69).

Александр III, получив этот проект, направляет его на следующий день своему брату — великому князю Владимиру Александровичу. «Посылаю тебе, любезный Владимир, — пишет монарх, — мною одобренный проект манифеста, который я желаю, чтобы вышел 29. IV, день приезда моего в столицу. Я долго об этом думал и министры все обещают мне своими действиями заменить манифест, но так как я не могу добиться никаких решительных действий от них, а между тем шатание умов продолжается всё более и более и многие ждут чего-то необыкновенного, то я решился обратиться к Конст (антину) Пётр (овичу) Победоносцеву составить мне проект манифеста, в котором бы высказано было ясно, какое направление делам желаю я дать и что никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужною и полезною России. Кажется, манифест составлен очень хорошо, он был вполне одобрен гр (афом) С. Г. Строгановым, который также нашёл своевременность подобного акта. Сегодня я лично прочёл манифест А. В. Адлербергу, который также вполне одобрил его. Итак дай Бог, в добрый час. Сегодня я имел объяснение с гр (афом) Адлербергом, результатом которого было, что он просится сам оставить место министра. Не смотря на то, что он очень грустен, но все объяснение и весь разговор был самый дружественный и расстались друзьями. Решили так, что останется до выбора нового министра и до окончания им всех дел по завещанию Папа. При личном свидании с тобою передам все подробности и мои намерения. До свиданья. Пришли мне обратно проект. А (лександр)» (380, 1992, №2, с. 43).

Окончательно все акценты были расставлены в царском манифесте 29 апреля 1881 г., в котором чётко заявлялось о незыблемости самодержавия и твёрдом правительственном курсе. Либеральные министры узнали об этом «громовом ударе» только накануне поздно вечером на совещании у графа Лориса-Меликова, куда министр юстиции Набоков привёз корректуру манифеста. «Такая неожиданная новость, — писал Милютин, — поразила нас как громом: какой манифест? Кем он изготовлен? С кем советовался государь? Сконфуженный Победоносцев объявил, что это произведение его пера: что вчера государь призвал его в Гатчину и приказал сочинить манифест с тем, чтобы сегодня он был напечатан, а завтра по прибытии государя в Петербург, обнародован… Гр. Лорис-Меликов и А. А. Абаза в сильных выражениях высказали своё негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами. Я присоединился к их мнению. Набоков, Игнатьев и бар. Николаи, хотя сдержаннее, также высказали своё удивление. Победоносцев, бледный, смущённый, молчал, стоя, как подсудимый пред судьями. Расстались мы в сильном волнении» (187, т. 4, с. 63).

29 апреля царская чета приехала из Гатчины в столицу, использовав кружной путь через Тосну по Николаевской железной дороге. Намеченный парад на Марсовом поле прошёл вполне успешно. Императрица с великой княгиней Марией Павловной, как отметил военный министр, «в коляске а la Domon объезжала линии войск за государем». После завтрака у принца Ольденбургского царь с супругой, несмотря на плывущие льдины, переехал на катере через Неву, чтобы поклониться могиле покойного Александра II. Затем они побывали во временной часовне, построенной на месте его смертельного ранения, и в 3 часа отправились в Гатчину тем же кружным путём.

Внимание всех мыслящих людей в этот день приковал обнародованный манифест. Как отмечали современники, манифест «под оболочкой тяжёлой риторической фразеологии» отчасти дышал вызовом, угрозою, и в то же время не содержал в себе ничего утешительного ни для образованных классов, ни для простого народа. В начале манифеста говорилось об условиях вступления на престол и характеризовалась политика Александра III. В главной части его твёрдо определялся внутриполитический курс: «Но посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стоять бодро на деле правления в уповании на Божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений. Да ободрятся же поражённые смущением и ужасом сердца верных наших подданных, всех любящих отечество и преданных из рода в род наследственной царской власти» (ПСЗ, 3 собр., т. 1, № 18). Завершался манифест призывом «всех верных подданных служить нам и государству верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю русскую, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения и водворению порядка и правды в действия учреждений, дарованных России благодетелем её, возлюбленным нашим родителем» (там же). Итак, торжественно провозглашался несокрушимый, прочный курс самодержавия, который не оставлял никаких надежд на дальнейшие преобразования и демократизацию жизни государства.