Алексей Смирнов - Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени

Король еще не знал, что сделанный им неверный ход ведет к проигрышу всей шахматной партии, казавшейся почти выигранной. В Варшаве вовсю чеканили памятные знаки с изображением усатого и бородатого человека лет тридцати, Владислава: сознательно состарив пятнадцатилетнего королевича, поляки намеревались рассеять сомнения его новых подданных в том, что им навязывают в цари желторотого птенца. Надпись на медали по-латыни гласила «VEL SIC ENITAR» (так объединю).

Между тем в Москве началось денежное противостояние. Поляки принялись штамповать золотые и серебряные копейки царя Владислава Жигимонтовича пониженного, по сравнению с прежним, весового содержания, прикрыв эту аферу весьма своеобразно. Первые партии легких монет они выпустили с именем Василия Шуйского, чтобы было кого обвинить в начале обесценивания русских денег. Боярское правительство, не желая участвовать в затеянной своими новыми союзниками грандиозной финансовой афере, ответило чеканкой собственных монет, возвращавших нацию к периоду стабильности. Их украшало имя последнего перед началом Смуты царя Федора Ивановича.

«Война денег» грозила перерасти в физическое столкновение. Доброжелательное отношение москвичей к полякам, с таким трудом достигнутое Станиславом Жолкевским, точно испарилось. Наемники Делагарди, перебежавшие к Жолкевскому под Клушином, так же как и перешедшие на королевскую службу искатели приключений из польских отрядов, уже несколько лет промышлявшие в России, не могли долго сдерживать своих разбойничьих инстинктов. Шеститысячный польский гарнизон постепенно выходил из-под власти командиров. Солдаты стали вести себя в Москве как во взятой с боем крепости, притесняя и избивая обывателей, грабя их дома и оскорбляя религиозные чувства русских.

25 января 1611 года в столице собралась большая толпа, высказавшая свои претензии королевскому наместнику Александру Гонсевскому. Русские потребовали, чтобы Гонсевский добился скорого приезда избранного царя, а иначе пусть поляки убираются из Москвы. «Для такой завидной невесты мы скоро найдем другого жениха!» — распаляли друг друга недовольные. Гонсевский попытался утихомирить москвичей, пообещав, что напишет королю о присылке молодого государя, а все жалобы на бесчинства поляков будут рассмотрены судом.

Волны ненависти к полякам, взметнувшиеся по всей Москве, можно было успокоить только жертвенной кровью. Вскоре такой случай представился. Обыватели пожаловались на молодого польского дворянина, который в пьяном виде развлекался стрельбой по образу святой Марии, украшавшему Сретенские ворота. Гонсевский приказал казнить святотатца. Казнь была столь ужасна, что подействовала даже на грубое воображение солдат и простолюдинов. Несчастного привели к Сретенским воротам, отрубили ему на плахе руки и прибили их к стене под обесчещенной иконой. Затем безрукого преступника, истекающего кровью, провели через ворота и живьем сожгли на костре.

Жуткая расправа на какое-то время успокоила страсти, но Гонсевский видел, что это лишь временное затишье. Он уже примеривался, где на крепостных стенах удобнее разместить пушки, чтобы отбиваться от возможного нападения коварных подданных Владислава Жигимонтовича. У всех крепостных ворот была выставлена круглосуточная охрана в полном вооружении, русским запретили носить оружие. Семисоттысячное население гигантского города еще более ожесточилось от этих мер предосторожности.

«Все вы вместе нам только на закуску, нам не к чему брать в руки ни оружия, ни дубин, сразу закидаем вас насмерть колпаками», — так, по словам французского наемника капитана Жака Маржерета, служившего у поляков, отозвался на призыв Гонсевского к благоразумию кто-то из черни. Москвичи смеялись в лицо полякам, задирая их оскорбительными словами: «Эй, вы, косматые, теперь уже недолго, все собаки будут скоро таскать ваши космы и телячьи головы, не быть по-иному, если вы добром не очистите наш город».

«Косматыми» и «телячьими головами» поляков звали в Московии из-за их непривычно длинных для наголо стригшихся русских причесок и любви к телятине, запрещенной тогда в России по религиозным соображениям. Полякам отказывались продавать товары на рынках, а если и продавали, то драли втридорога.

«Москаль, почему ты с нас дерешь? Разве мы не одного и того же государя люди?» — возмущался польский покупатель.

«Ни один поляк у меня ничего не получит, пошел к черту!» — с ненавистью отвечал торговец.

Москвичи открыто называли принца Владислава «щенком», а его отца, короля Сигизмунда, «старой собакой», которым лучше не появляться в России. Надвигалась буря.

Все более драматичной становилась ситуация и на северо-западной окраине России, где неотвратимо приближалась схватка Якоба Делагарди с Новгородом. В сентябре 1610 года Семибоярщина послала из Москвы в Новгород князя Ивана Салтыкова для приведения к присяге Владиславу столицы русского Севера. На дорогах, ведущих к Новгороду, Салтыков поставил заставы, чтобы изолировать город от «немцев», как обычно именовали отряды Делагарди, и от «воровских людей», действовавших от имени Лжедмитрия и призывавших новгородцев перейти на его сторону.

Расположившись лагерем в семи верстах от Новгорода, Салтыков вступил в переговоры с воеводой Одоевским и митрополитом Исидором. Бояре и церковная верхушка были готовы сразу целовать крест Владиславу, опасаясь, что иначе их захлестнет волна анархии, как это случилось с аристократией в соседнем Пскове. Однако купцы и простые горожане отказывались верить московскому посланцу на слово. Они не пускали Салтыкова в город до тех пор, пока из Москвы не вернется новгородская делегация с утвержденными списками крестного целования польскому королевичу. Наконец посольство явилось с необходимыми доказательствами, и Новгород присягнул Владиславу. Иван Салтыков обязался от его имени «Литовских (так часто называли всех подданных польского короля. — А. С .) никаких людей в город не пустить, и Новгорода и новгородских мест от Немецких и от воровских людей оберегать».

Как объяснял Салтыков в своем письме Сигизмунду и его сыну, некоторые города Новгородских земель, в которые он направил грамоты с требованием целовать крест Владиславу, отказывались это делать, поскольку поляки вели себя в уже присягнувших польскому королевичу городах как на оккупированных землях. Салтыков просил Сигизмунда издать указ, чтобы его подданные «тех городов и уездов не воевали, и крестьяном и всяким людем никаких обид и насильства не чинили, и кормов не правили, и крестьян не побивали и пытками не пытали, и тем бы твоих Государевых людей не жесточили, чтоб то слыша иные городы, которые в воровской смуте, против Вас Великих Государей не стояли».