В Розанов - Черный огонь

И если бы всем профессорам предложить выкопать еще "Ладожский канал", по примеру работников Петра Великого, то они все бы подавились землей, захлебнулись водой, а вместо "канала" просто бы изрыли землю, испортили ее бессильными ямами на несколько верст, за что их пришлось бы еще пороть, а не платить за работу. "Работы" - никакой нет, - и это открыло бы для "профессоров", что "государство" есть вовсе не то, о чем писали Блюнчли и Р. Моль, а - великий работник.

Государство - работник. Вот открытие.

Государство есть рабочая сила такой неизмеримости, что ее совершенно невозможно заметить. Как бедному человеку невозможно же заметить "планету Земля". Он "Землю" знает как свой огород и что она "черна" и ее "пашут". Знает "Землю", когда на нее совершает купчую крепость. Но "планета": нужно было родиться Копернику, чтобы "открыть планету Землю", через хитрейшие умозаключения и самые отдаленные аналогии.

Он трудился, как я, открывая сейчас "наше отечество".

Вернемся к профессору.

И - самому глупому проф. государственного права, которому неосторожно поручили читать самую трудную науку. Науку о неощутимых и невидимых вещах. Он если бы был "настоящий", то, сев на кафедру перед студентами, собравшимися в числе 200 слушать его, должен был бы начать так:

- Как я глуп.

И 10 минут молчания. Полного. Потом, подняв глаза, вторая пауза мысли:

- Господа. Какие вы дураки.

Вот.

Первый шаг к познанию моего отечества заключается в том, чтобы изничтожиться. "Отечества" не видно, пока видно "я". И труднейший шаг в открытии дела заключается в освобождении "я", в употреблении таких приемов мысли и способов оказывания, чтобы "я" сделалось фиктивно. Только тогда "он" и "они" (студенты и профессор, всякие читатели и слушатели) перестанут чувствовать вес свой, свое "имя", свое "все" - они подойдут к возможности "открытия отечества".

Еще 10 минут паузы. Лектор раскрывает рот:

- Задача. Шел поезд с хлебом. Один вагон, последний, оторвался и разбился. Из деревни выбежал мужик, и видя, что из одного мешка через рванину высыпалась мука, подбежал и схватил в обе руки по горсти муки. Но испугался, не воровство ли это. Торопясь убежать, он запнулся, руки разжались и мука просыпалась. Прибежал домой. Хозяйка спрашивает:

- "Что принес?" - Он показал запачканные в муке руки и сказал горестно:

- Только.

Вот, господа, - продолжал мудрый профессор: - мы с вами и есть такое "только" в отношении того, с чем я обязан вас познакомить, но у меня нет никаких средств вас познакомить. И я ищу средств, как бы вам дать хоть пощупать...

Пощупать "земную атмосферу", пощупать "планету"...

- Трудно, но попробую: всеми двухстами человек отправляйтесь на Николаевский вокзал и спросите: 201 билет до Москвы поезд 3 часа 30 минут дня.

И уходит. Студенты, конечно, послали одного, который спросил, что надо, но ему ответили, что есть поезд в 7 часов дня и в 11 часов утра. С этим ответом он явился на лекцию того же профессора "в следующий раз".

- Купили?

- Нет. Потому что поезда идут в другое время.

Профессор:

- Это я знал. Но не может же свободная личность человека уступить мертвому правилу. И - притом составленному каким-нибудь темным чиновником, так как расписания поездов составляются не министром. Вы, однако, сделали неосмотрительность при исполнении моего поручения. Предлагаю вам в числе двухсот человек отправиться на вокзал и заявить, что университетский коллектив, притом руководимый профессором с европейскою репутацией, просит и наконец требует отправить поезд в 3 часа 30 минут, - что, негласно сказать, вполне возможно для дороги: так как между 11 утра и 7 часами дня пустое незанятое время.

Идут. Требуют. И кассир на них не обращает никакого внимания. А когда они "подняли историю и шум", пришли служители и "очистили от них станцию".

В университете ропот. Собирается совет. И все выражают негодование на косность и невнимание к требованиям общества зазнавшейся бюрократии.

Решают обратиться к министру от лица университета: но министр, получив бумагу, "кладет ее под сукно".

Есть одно средство "подать поезд не вовремя": обратиться на Высочайшее Имя. Если Государь прикажет, поезд будет подан не вовремя.

Государь может "обратить среду на пятницу" и сделать "в один день то, чего ни в какой день не бывает". Он так и пишет: "быть по сему". Он творит "бытие в государстве"... "Бытие" в том чудовищном поезде с мукою, от которого попользовался было мужик, но неудачно. Профессора, сознавая, что они такие "мужики" с запачканными в муке руками, почему-то сробели при имени "Государя" и не решились его беспокоить.

Не решились его "просить" и "изложить свои мысли". Хотя бы, казалось, отчего же кого бы то ни было не "просить" и перед кем бы то ни было не "излагать мыслей". "Мы - Шиллеры, и песнь свободна".

Но шиллеры вдруг заробели. Не понимая сами, не давая сами отчета "почему". Встретилась какая-то "тяга земли"... И все прижались к земле. Нет всех прижало к земле.

"Планетное явление".

Люди, студенты и профессор, которые всю жизнь свою имели только "частные отношения", "копали каждый свой огород", - при мысли и нужде "попросить Государя" перешли в другую атмосферу существования, где, оказалось, не умеют дышать, действовать, говорить. Как бы речная рыба, с саженью воды над собою, попала на "верстовую глубину" океана, - и ее просто раздавило давлением воды; или как если бы крот попал в верхний слой атмосферы, где просто задохся.

И умер. Умерли рыба и крот. Так умирает каждый человек, и Блюнчли и Моль, - и даже "чуть было не умерли" Платон и Аристотель (около Александра Македонского и Диона Сиракузского), становясь спиною и закутываясь ночью около железного рельса, где "проходит поезд с мукой"...

Это - Ньютон, "если бы он стал" (или мог стать) на пути движения планеты. Планета бы раздавила Ньютона, "который все понимает", без жалости, без вздоха.

Ничего.

Вот "отечество". Мы все для него - "ничего". Целое поколение, напр. наше поколение, т. е. уже не только "большинство голосов", но все голоса - может быть просто "пожертвовано". Ибо "Отечество" есть все уже умершие - "как бы еще живые", и все имеющие родиться - "как бы уже родившиеся и распоряжающиеся". Государь страшен и "совсем не нам", потому что он один и исключительно смотрит на вещи не с точки зрения "нашего поколения", но всех поколений Отечества, и бывших и будущих... у него есть что-то или скрыто в нем. Что-то есть "подземное", - а "современного" нет ничего и не должно быть.

Поэтому самые помыслы о Государе и все слова и речи о Нем не могут быть верны по совершенному несоответствию "верноподданного", каким не может не быть историк, - с "Государем"... Все речи и все истории, включительно до Тита Ливия и Карамзина, написаны "мелким шрифтом", и не выражают сути дела. Суть дела и суть царства и государства суть некоторый ноумен во времени (терминология Канта), совершенно непознаваемый и о котором все науки юридического факультета - мелочь, вздор. Мелкий вздор, недостойный чтения и внимания. Некоторые чувства о нем выражает мужик, когда, "сняв шапку", крестится и говорит "храни Его Господь", когда прошел царский поезд, и вслед поезду. Но это чувство и жест, а не мысль. "Мысли" никакой о Государе и царстве не может быть, по несоизмеримости пытающегося размышлять с предметом. Отношение наше к этому - именно жест и чувство.