Вениамин Рудов - Черная Ганьча

Подхватывал Холод мягким, берущим за душу баритоном:

О, очi, очi, очi дiвочi,

Дэ ж вы навчылысь зводыть людэй?..

Хорошо, слаженно пели Холоды.

Вере было не до песни - тоскливо и пусто, хоть криком кричи. Из глаз хлынули слезы, горячие, неуемные, оросили щеки, губы.

Чы вас цыганка прычарувала,

Чы вам ворожка чарiв дала...

Печальный Ганнин голос брал за сердце.

Вера рыдала, и некому ее было утешить.

- Я пийшов, Ганно, - услышала Вера голос старшины.

- Иды щаслыво, иды, Кондраточко, - не сказала, пропела Ганна.

Песня умолкла. Хлопнула дверь. Старшина ушел на заставу. Вера безотчетно поднесла к глазам Мишкины носки, чтобы вытереть слезы. Вспомнила: утром сыну не дашь рванье.

Когда она вошла к соседке, ее объяло теплом жарко натопленной плиты. Пахло чем-то вкусным. Ганна, прихватив губами несколько шпилек, раскрасневшись, скручивала на затылке распустившуюся косу. Кивнула Вере головой. Вера не раз здесь бывала, но лишь сейчас не то с завистью, а скорее с неприязнью охватила взглядом веселенькую кухню с домашней работы половичками, затейливыми вышивками на занавесках, батареей цветов на лавке и другими нехитрыми атрибутами, от которых кухня, как и ее хозяйка, выглядела приветливой и нарядной.

Ганна заколола косу.

- Аккурат ко времени пришла, Вера Константиновна, - певуче сказала она.

Вера увидела на кухонном столе сотни полторы пирожков, поджаристых, румяных, - от них исходил вкусный запах.

- Пробуйте на здоровье, - Ганна стала угощать гостью.

- Спасибо, не хочется.

- Хоть парочку. - Ганна так просила, что Вере стало неловко.

- Вот пришла... Посмотрите, что мой постреленок с носками сделал! Вера отложила в сторону недоеденный пирожок и с горечью призналась: - Я же никогда таких вещей не делала. Ну, не умею.

Ганна рассмеялась:

- Чтоб в вашей жизни большей беды не было, Вера Константиновна. Вот сейчас последние достану, и тогда носками займемся.

Из духовки пахнуло жареным мясом. Ганна, достав противень, принялась выкладывать на стол пирожки, всякий раз потирая пальцы и приговаривая:

- Ух и горячие!.. Как огонь... Они ж как набросятся на них, так не то что двух, пять сотен не хватит. С мясом и грибами. Знаете, как они по домашнему изголодались!

"Ничего себе аппетит! - неприязненно подумалось Вере. - Весь смысл жизни в том, чтобы жирно поесть, сладко поспать, и никаких идеалов, ничего возвышенного".

И, словно в унисон ее мыслям, Ганна спросила, взяв у Веры носки:

- Почему вы грибы не собирали, соседка?

- А ну их...

- Напрасно. Сейчас бы... К картошке или еще к чему. На заставе жить грех не заготовить грибов или ягод. - Разговаривая, Ганна ловко обрезала ножницами рваные края носков и принялась штопать. - Вы еще не привыкли к нашей лесной жизни, а привыкнете, обживетесь - хорошо будет.

Из-за стены послышался голос Юрия - он, наверное, по какой-то надобности забежал домой.

- Через пару минут буду, - сказал Юрий по телефону.

- Все слыхать, Вера Константиновна, - вздохнула Ганна, когда за стеной умолк голос Юрия. - Все, от слова до слова. - Ганна на секунду запнулась, но лгать она не умела и продолжала с бабьей жалостливой участливостью: - Близко к сердцу не берите. Мой, бывало, тоже...

- О чем вы?

С деланным удивлением Вера кольнула Ганну недоумевающим взглядом из-под изломанной брови, чувствуя, что самой становится мерзковато и гадко от ненужного притворства, от фальшивой позы, понимала, что Ганна не подслушивала, а невольно стала свидетельницей ее ссоры с Юрием тонкостенный финский домик плохо изолировал звуки.

Ганна же опустила руки с недоштопанным носком:

- Простите...

Вера спохватилась - нужно было как-то исправить бестактность, ведь Ганна бесхитростно сказала о том, что слышала разговор с Юрием, Ганна - не сплетница.

- Мне так одиноко, Ганна. Если б вы знали! Всегда одна, одна... Глазам стало горячо от слез.

Могла ли Ганна не откликнуться! Принялась успокаивать Веру:

- Ой, голубонько, чего в слезы ударилась! Разве ж так можно? По такому случаю плакать?.. В ваших годах, бывало, затоскую в одиночестве, смутно на сердце станет, так шукаю рукам занятие. В доме всегда хозяйке работа найдется. А как дите появилось, Лизочка, значит, наша, так не успею оглянуться - день пробежал. - Ганна снова принялась штопать. В ее руке быстро мелькал медный крючок, все меньше становилась дыра в Мишкином носке. - Мой Кондрат с солдатами - как та квочка: он им за мамку, за няньку, за папку. Гляну на него - одни усы остались, он их смолоду носит, а сам костлявый. Это последние годы раздобрел: подходит старость.

Вере подумалось, что хочешь не хочешь - раздобреешь: столько есть пирожков всяких...

Ганна, разделавшись с одним носком, взялась за другой.

- Вы завтра пойдете молодых встречать? - спросила, откусывая нитку.

- Каких молодых?

- С учебного. Первый раз на заставу попадут, так им к пирожкам и ласковое слово нужно. Тут мамы нема.

"Значит, пирожки молодым солдатам!" - невольно с уважением подумала о Ганне Вера. Ганна живет одними с мужем заботами, его дела трогают и ее, и в меру своих сил она старается ему во всем быть полезной.

- Хорошо вам, - сказала она с доброй завистью.

Ганна быстро откликнулась:

- А вам чего плохо? Муж такой славный, сынок, Мишенька, у вас, как та куколка, сама молодая. Не заметите, как Мишенька школу кончит, на человека выучится - главное, чтоб человеком стал, а не вертопрахом, чтоб дома помощник был и людям пользу приносил. Им же очень трудно, нашим мужьям. Ганна замолчала, сделала еще несколько стежков и передала Вере недоштопанный носок: - Сами доделайте. Надо и такое уметь.

Вера взяла носок, сделала пару неумелых стежков и опустила руки. Теперь, когда у Ганны освободились руки и покоились на коленях, Вера обратила внимание на ее толстые, огрубевшие от работы пальцы с коротко остриженными ногтями, на пышущее здоровьем, еще моложавое лицо. Представила себя в ее годы с такими же вот огрубевшими руками, и снова на нее накатило раздражение. Все, о чем говорила до сих пор Ганна, ее советы и мысли, радости и надежды представлялись никчемными.

- Важно, голубонько, себя найти, - наставляла Ганна, не замечая или делая вид, что не замечает в гостье неожиданной перемены. - Тогда года как один день пройдут. А вы к тому ж художница. Видела ваши картины. Правда, не все понимаю, у меня всего пять классов. Кабы мне такой талант, я бы рисовала и дарила людям, чтоб им тепло делалось, всю заставу бы в веселые краски размалевала. Может, я по малограмотности глупости говорю, не знаю, как словами высказать то, что на сердце. Вы уж не обижайтесь.

Вера слушала, ждала: сейчас Ганна, умудренная жизненным опытом жена пограничника, на простом и понятном языке произнесет несколько слов, после которых все станет на свое место - она этого так хотела! Ведь Юрий для нее не просто отец Мишеньки и ее, Верин, муж. Юрий так много для нее значит! Может, в самом деле прав Быков?