Вениамин Рудов - Черная Ганьча

"Потерпи, хлопче, - убеждал он себя. - Еще немного... Так. Поболит и перестанет". - Он едва различал собственный шепот и вряд ли понимал, что говорит.

Ноги дрожали. Стоял, как пьяный, покачиваясь, и не мог совладать с дыханием. Пришла страшная слабость, перед глазами запрыгали светлячки множество искрящихся светлячков плясало, кружилось в сумасшедшем вихре, в голове звонили колокола, как на пожар. Он почувствовал - сейчас упадет и никогда больше не встанет, если не переборет слабость.

"Продержись. Немножечко продержись, - внушал он себе. - Самую малость. Что - так трудно устоять на ногах? Или сделать короткий рывок к валуну? Каких-нибудь несчастных десять метров. Приж-ми приклад автомата... Правой прижми, тюха. Да не левой же, правой, говорят тебе... Так... Пальцы не гнутся? Эх ты, макаронный бог. Значит, тебя правильно определили в стряпухи. Только и способен - борщ варить и жарить на ужин треску!.. Повар... Кухонный".

Сильный порыв ветра обрушил ему на голову снежную шапку.

С противоположного конца насыпи ветер принес топот ног.

За валуном шевельнулся чужой.

И тогда Бутенко рванулся вперед с силой, вдруг вспыхнувшей в нем, вскинул автомат и до отказа прижал спусковой крючок.

- Поднимайсь... Кидай оружие, гад!..

Голос потонул в грохоте выстрелов.

- Тах-та-та-тах... - Лес полнился грохотом, треском, повторял слова Бутенко, обращенные к нарушителю, - будто хотел поддержать в солдате уходящие силы.

...Он вел чужого к противоположному концу насыпи, навстречу своим, неправдоподобно большого рядом с ним, щуплым, невысоким, одетого в теплый спортивный костюм и добротные, наверное на меху, ботинки.

Ноги сейчас уже не ощущали холода. Кружилась голова, и поташнивало. И кто-то невидимый пробовал взгромоздиться на спину. Спина тоже притерпелась к холоду и больше не зябла.

Бутенко слышал голоса и шаги, но был не в состоянии разобрать, чьи они: свои ли на подходе или бубнит чужой. Тот, опамятовавшись, бубнит всю дорогу, выдыхая слова вместе с клубами пара.

- ...дадут, спрашиваю? За одного сколько? - Это он все про медаль. Дешево у вас человек ценится.

- П-п-ошел!..

- Питекантроп, ископаемое.

Незнакомое слово. Впервые услышал. Впрочем, какая разница? Слова уже не имеют значения, и мозг их не принимает так же, как тело не чувствует холода.

- Защитник Родины...

- Заткнись! - Передернул затвором. В магазине не оставалось патронов. Он о том знал один, но сгоряча дал волю копившейся в нем ненависти. - Иди.

- Иду.

Шли в молчании. Соломанин часто дышал. Ветер относил назад пар изо рта. Бутенко видел черную покачивающуюся спину и клубы белого пара. И отчетливо слышал торопливые шаги своих...

31

За окном вагона по-весеннему светило очень яркое солнце, навстречу поезду бежала снежная целина с торчащими из нее телефонными столбами. Над лесом ошалело носились грачи. Вера стояла, прислонясь лбом к стеклу, ушла в себя, переживая, что так нелепо обернулся ее порыв. Весенний день, грачи и искрящийся голубой снег после всего случившегося тоже ей казались нелепыми.

Если б можно было предвидеть!..

Голове было жарко, стекло не остужало горячий лоб. Поезд шел томительно тихо, останавливался на каждом разъезде. Вере не хотелось никого видеть, слышать. Как назло, в ее купе на второй от границы станции село три пассажира - две пожилые женщины и молодой парень со светлыми, гладко зачесанными назад волосами. Он беспрерывно дымил, словно в купе был один.

Вера знала, что до самого Минска не уснет и минуты и, возможно, вот так простоит у окна всю ночь напролет, заново переживая происшедшее с нею за последние дни.

Соседки по купе звали обедать, но она отказалась, два часа спустя приглашали к чаю, но она и на этот раз не пошла.

- Гордая барышня, - изрек молодой человек.

Ему никто не ответил.

Накануне вечером Вера даже не помышляла лететь к Юрию на границу. С ним кончено навсегда, казалось ей. Да что там казалось! Возврата к старому не будет, пора начинать новую жизнь. У Николая Тихонова читала недавно о человеке, четырежды начинавшем сначала. Практически еще на прошлой неделе она к этому приступила. Первым долгом расправилась с фотографиями Сурова: раз-два, и на мелкие кусочки. Правда, от этого легче не стало, даже наоборот. Фотографии - одно, чувства - другое, их не изорвешь в лоскутки.

Вера не торопила события. Куда спешить? Ее синяя птица не за морями, не за горами, где-то рядом витает. Валерий?.. Возможно.

От Юрия давно не было вестей. Со дня отъезда он прислал один раз письмо, звал к себе, другой раз открытку. Оба раза, выдерживая характер, она не ответила, и он замолчал. Поначалу его молчание очень тревожило, позднее заговорило уязвленное самолюбие... Что ж, не хочет, не надо.

Так размышляла Вера в свободный от работы день, убирая квартиру. Здесь уже было тепло, люди ходили в демисезонных пальто и в плащах. Ранняя весна принесла вместе с теплом тревожное, как в девичестве, ожидание необыкновенного и волнительного.

В открытое окно, надувая парусом нейлоновую гардину, тянул ветер, пахнущий морем, приглушенно шумела улица. А мысли текли своим чередом и в одном направлении - думалось о Валерии. Его ухаживания она сначала не принимала всерьез, но он, как и Вера, не торопил со свадьбой, не искал близости, и это ее подкупало. Судя по всему, отец примирился и больше не осуждает ее за разрыв с Юрием, стал более благосклонно относиться к Валерию, хотя по-прежнему избегает его. Вот и сегодня с утра укатил в Дофиновку, где, наверное, заночует лишь потому, что по субботам приходит Валерий. Судьба, что ли?..

Да, может быть, Валерий... Даже очень возможно. Пожалуй, она правильно поступила, не поддавшись эмоциям. Мало ли что советовали Быков и Ганна Сергеевна! Не велика радость - граница. Опять все сначала, снова бесприютное одиночество.

Вспомнила о письме, что прислала жена старшины, и стало неловко: пять месяцев как получила его, надо было ответить, хотя бы ради приличия. Ведь Ганна Сергеевна безо всякой корысти написала.

Во дворе закричал Мишка, и она тут же забыла о письме, о Валерии, швырнула в угол метлу и, как была в переднике, надетом на старый, прожженный на правом боку халат, метнулась к двери.

Мишка вбежал запыхавшийся от быстрого бега, румяный, с сияющими глазами, настежь распахнул дверь:

- Мам, смотри, что у меня!

Она живо обернулась к сыну, он весь лучился от счастья и протягивал ей картонную коробку.

- Что это? - спросила она.

- "Конструктор", - важно ответил Мишка. - Из него что хочешь можно собрать. Не веришь?

- Верю, Мишенька. Ты же у меня самый правдивый человек на свете. Притянула сына к себе, обняла. - Инженерик мой!

Мишка освободился из ее объятий, раскрыл коробку, и на пол посыпались металлические детали. Наклонясь, стал собирать их.