Вениамин Рудов - Вьюга

- Ты, Петро? - спросила из кухни тетка Мария, жена Мясоеда.

Семен обрадовался живому голосу. Задохнувшийся, вбежал в кухню. И не поверил глазам. Как ни в чем не бывало хозяйка в одиночестве восседала за большим кухонным столом, на котором навалом лежала еда, все стояло нетронутым, и сама она, бледная, с дергающейся щекой, неестественно улыбаясь, принялась наливать в белую чашку спирт из четырехгранного штофа.

- ...Не то Семена угостить собиралась, не то сама выпить хотела. Только рука у нее ходуном ходит, спирт разливается... Тут и дурак поймет: дело нечисто. Семен с ходу спросить хотел про дядьку Петра, мол, где он, что с ним и все такое, но смикитил: тетка в камушки пробует играть, ну, попросту говоря, голову дурит. Разве ж нормальный человек сядет набивать себе брюхо, когда кругом черт-те что творится - под самым хутором стрельба, кобель на цепи от бешенства аж хрипит, давится злостью, в дверь сто чертей ломится?.. Какие тут завтраки? Какие могут быть разговоры, спрашивается!.. И опять же след до самого крыльца, точь-в-точь как в лесу. В такой ситуации родного батьку заподозришь в чем хочешь...

То, что произошло с Семеном в эти огненные секунды, не было озарением. Без каких бы то ни было усилий мысль мгновенно совершила крутой поворот - от полного доверия к всеобъемлющему неверию, и тут оказались бессильными гипнотический взгляд тетки Марии, прошлые симпатии, наигранное радушие и, наконец, откровенное противодействие, когда она попыталась загородить своим крупным кормленым телом дверь в соседнюю комнату, а он, стремительный в гневном натиске, опередил ее, проскочил туда первым.

- Стась, ратуйся! - ударил в уши неистовый, душераздирающий крик тетки Марии.

Не столько вопль этот, сколько качнувшееся у стены большое зеркало в деревянной оправе заставило Семена отпрыгнуть в сторону от двери, ближе к окну, передвинуть предохранитель своего ППШ.

Из-за зеркала раз за разом дважды ударило.

- ...Пальнуть третий раз Стась не успел, бо в спину ему уперлось автоматное дуло... Потом Семен отнял револьвер. В горячке даже не посмотрел, какой он из себя, этот Стась, взял на мушку и погнал впереди, с хаты на улицу, бо там назревала новая обстановка.

- Петро-о-о!.. Петро-о-о!.. - резал утреннюю тишину крик тетки Марии. Простоволосая, неслась к воротам, неумолчно зовя мужа, будто знала, что он где-то рядом. На цепи бесновался осатаневший кобель, и за изгородью, у спиртзавода, заливались лаем сторожевики.

Гоня впереди себя упиравшегося Стася, Семен начал о многом догадываться, например, о том, кто стрелял по нему у насыпи, в подсолнухах, у ворот хутора, почему в эту раннюю пору не было дома Петра Брониславовича, и о многом другом догадывался и не хотел верить, потому что подобного двоедушия даже в мыслях не мог допустить, это было выше его понимания; в душе он продолжал надеяться на ошибку, хотя разумом понимал, что ошибки не может быть, все обстоит именно так, как подсказывает ему интуиция, как убедительно свидетельствуют факты, громоздящиеся один на другой в калейдоскопической круговерти. Вопреки разуму он еще мысленно боролся с собой, вытолкав Стася на залитый солнцем двор, где в пыли у ворот греблись куры и на цепи захлебывался обезумевший от ярости пес, хотел надеяться на хороший исход даже тогда, когда за воротами послышалось тяжелое топанье, и лишь в последний момент, подчиняясь инстинкту, рванул за собой Стася и отпрянул за угол дома.

- Москаль, скурвей сын! - вбежав на пустой двор, прохрипел Мясоед. Живой не уйдешь, твою... Вперед ногами выволокут. Как собаку. - С прижатым к животу черным немецким автоматом он кидался с одного конца двора в другой, на ходу пнул сапогом кобеля, не найдя Семена, бросился в дом. - Под землей найду... - Внутри захлопали двери, что-то сильно ударилось об пол и со звоном разбилось.

Семен лихорадочно соображал, что бы сейчас предпринять, именно сейчас, не откладывая, пока Мясоед рыщет в хате и, наверное, подастся еще на чердак; надо вырвать у времени десяток секунд, покуда его не обнаружат за домом, тогда против него окажутся двое: Мясоед с женой, а Стась свяжет его по ногам и рукам, потому что с него глаз не спустишь. Практически он оставался один против троих, упустив из виду четвертого. Четвертым был кобель, озверевший от непрестанного сидения на цепи, черный, как вороново крыло, волкодав, с сильными лапами и пегими пятнами на черной клыкастой морде.

О волкодаве подумал в последний момент, поняв, что теперь не убежишь к лесу, не уведешь с собою Стася. Единственное, что успел, - связать связнику руки и положить лицом вниз. Без поясного ремня почувствовал себя не очень уверенно, но иного выхода не было. Впереди дома слышались нетерпеливое песье повизгивание, звон цепи и голос тетки Марии, одинаково нетерпеливый и мстительный.

- Куси его, куси проклятого! - рвалось из просторной груди Мясоедихи.

Остатки сомнений исчезли. Выбора у Семена не оставалось. И времени тоже: вдоль изгороди к нему безошибочно несся кобель и как бы всхлипывал, почуяв свободу и еще больше зверея от этого. Почти одновременно к выходу из дома протопал Мясоед.

"Ну что ж, чему быть, того не миновать, - внутренне холодея и изготовясь к стрельбе, подумал Семен. - Придется двух собак сразу. Раздумывать не приходится". На большее времени не хватило - на него стремительно неслась, будто летела, не касаясь земли, черная в желтых пятнах собака с оскаленной пастью, и он ударил в нее, заранее зная, что промахнуться ему никак невозможно.

Выстрел прогремел одиноко и сухо.

Кобель по инерции пронесся еще несколько метров и замертво упал под забором.

На миг воцарилась глубокая тишина. Семен услышал, как гудят в рдеющих георгинах поздние пчелы, но подумал, что это у него гудит в голове, оглушенной выстрелом. Он был настолько уверен в себе, что даже не оглянулся на издохшего кобеля, внимание было приковано к прорези на прицельной планке оружия, к мушке над дульным срезом...

Палец, касавшийся спускового крючка, ощущал мягкую податливость стального мыска, достаточно было небольшого нажатия, чтобы прогремел выстрел, неимоверно трудный и до дрожи в теле пугающий, выстрел в того самого Мясоеда, который короткое время назад был еще товарищем Мясоедом, просто Петром Брониславовичем - своим.

От напряженного ожидания у Семена стучало сердце и застилало слезой правый глаз, глядевший в прорезь прицела. Звенело в голове, и гулко стучала в виски горячая кровь, казалось, что с момента первого выстрела прошла целая вечность, что долго так продолжаться не может - не выдержит и сам кинется Мясоеду навстречу.

- ...А тот, як скаженный бык, выскочил на ганок, зацепился за чистяк, об который грязь счищают, кувыркнулся... Тут и мы в аккурат подоспели. Опоздай на полминуты - лежать бы Мясоеду рядом со своим кобелем... Вот так закончилась та долгая ночка и наступило то утро... Вот не поверите, как бывает, какая память у человека. Что похожи были, как два родных брата, Петро Брониславович со своим сыном, это да, запечатлелось. Как сейчас вижу обоих. А больше всего запомнилось, как в то утро пчелы гудели. Ох, сильно гудели пчелы!.. - Не договорив, оборвал себя, подхватился со стула. - Нас же в школе ждут, - сказал он и с опаской посмотрел на часы.