Андреа Жапп - Ледяная кровь

Аннелета подошла к высокому шкафу и вытащила оттуда мешочек с ricinus communis, [16] масло которой она использовала как средство, очищающее кровь, но только в редких случаях из-за его токсичности. Она разложила на столе, за которым взвешивала и готовила препараты, серые зерна с красно-коричневыми прожилками и села на маленький табурет. Первое зернышко она отложила влево. Это зернышко изображало Аделаиду Кондо, их милую, но слишком болтливую сестру-трапезницу, отравленную аконитом, подмешанным в настойку из лаванды с медом, которая предназначалась Бланш де Блино, приору и хранительнице печати аббатисы. Второе зернышко присоединилось к первому: Бланш, которая не покидала обогревальню. Большую часть дня она дремала, а монахини порой наносили ей визиты под надуманными предлогами, чтобы удостовериться, что Бланш не умерла во сне. Как ни странно, но вопреки тому, что думала Аннелета, использованный аконит не был похищен из шкафа гербария. Чуть выше сестра-больничная положила третье зернышко: Гедвига дю Тиле. Рядом с ним оказалось еще одно: Жанна д'Амблен, которая, по мнению Аннелеты, была женщиной недюжинного ума. Конечно, вплоть до того дня, когда Жанну отравили, Аннелета считала ее одной из подозреваемых. Но то обстоятельство, что Жанна была в отлучке в момент кражи тиса из гербария, лишь подтверждало ее невиновность. Хотела ли убийца отравить обеих подруг, или же Жанна либо Гедвига по ошибке съели или выпили отраву, предназначенную для другой? В данном случае Аннелета нисколько не сомневалась, что пять гроссов* тисового порошка убийца взяла из ее запасов в гербарии. Об этом свидетельствовали как симптомы, проявившиеся у Гедвиги, так и конвульсии, дрожь и рвота, мучившие Жанну в течение двух дней, а затем сменившиеся сонной прострацией. Сестра-больничная почувствовала легкий укол боли, откладывая следующее зернышко: Иоланда де Флери. Милая, веселая Иоланда, жившая одной мечтой: что ее маленький Тибо жив, здоров и наслаждается жизнью. Кто мог лгать ей целых два года, сообщая обнадеживающие новости об умершем мальчике? И почему?

Затем Аннелета насыпала шаткую горку из зернышек клещевины: она сама, Элевсия, мадам де Суарси, эмиссар Папы, рожь, зараженная спорыньей, которую Аделаида нашла в гербарии незадолго до своей смерти. Аннелета долго смотрела на горку, потом щелчком разрушила ее и сделала маленькую пирамидку. Нет, она забыла по меньшей мере три зернышка. Эмма де Патю, учительница, застигнутая при разговоре с чудовищем Флореном. Тибода де Гартамп, поскольку кто как не сестра-гостиничная могла разжечь огонь в гостеприимном доме, чтобы отвлечь внимание? Наконец, осколок стекла, впившийся в подметку, когда она стояла у изголовья Жанны. Стекло было редкостью, и его присутствие в дортуаре вызывало как минимум удивление.

Аннелета погладила кончиком указательного пальца зернышко, изображавшее Иоланду. Как ни странно, смерть сестры-лабазницы огорчила Аннелету гораздо сильнее, чем она могла бы предположить. Ей не хватало жизнерадостности этой полненькой женщины. А ведь еще совсем недавно Аннелета видела в ее постоянном хорошем настроении недостаток ума. Но главное, она корила себя за то, что заставляла Иоланду признать смерть своего сына, чтобы выведать имя той, кто сообщал ей столь умилительные новости о ребенке. Ярко-красные пятна на мертвенно-бледной коже трупа Иоланды напоминали царапины. Аннелета сначала подумала о механическом удушении: кто-то сжал ее горло обеими руками или полоской ткани. Но когда она тщательно изучила все следы, то пришла к выводу, что это не странгуляционная борозда, тем более что женщину, достаточно крепкую для того, чтобы задушить полную сил жертву, трудно было представить. И наверняка Иоланда начала бы сопротивляться, звать на помощь соседок по дортуару. Иоланда тоже стала жертвой отравительницы. Некоторые детали подтверждали вывод сестры-больничной: воспаленная зона была достаточно обширной, от основания шеи до самого носа, иными словами, совсем не похожей на полосу, которую могли бы оставить веревка или полоска ткани, скрученная в жгут.

Думать… У Иоланды де Флери не было сил встать, позвать на помощь, а это доказывает, что она лежала на кровати в оцепенении, возможно, ее даже разбил паралич. Она умерла от асфиксии, если только у нее не остановилось сердце. Аконит, как и в случае с Аделаидой? Думать. Когда Адель де Винье, сестра – хранительница зерна, нашла безжизненное тело Иоланды, оно уже окоченело, а это доказывало, что молодая женщина умерла несколько часов назад, даже принимая во внимание ледяной холод, царивший в дортуаре. Иоланда лежала с широко открытым ртом, одна нога свисала с кровати, другая была поджата под ягодицы, а руки покоились на одеяле, несмотря на низкую температуру. Может, сильный приступ лихорадки заставил ее искать прохлады? Подобная гипотеза не казалась такой уж нелепой. Тем не менее она не объясняла положение ног Иоланды, а также длинную красную полосу, поднимавшуюся от основания шеи к носу. Окоченевшие члены покойной ставили Аннелету в тупик. Речь не могла идти о rigor mortis, трупном окоченении, начинающемся через три-четыре часа после кончины с мелких мышц шеи и становящемся полным часов через двенадцать. Если отталкиваться от времени последней службы, на которой присутствовала Иоланда, смерть наступила четыре-пять часов назад. Но тело было холодным и окоченевшим. Немногие известные яды действуют с такой скоростью. Аннелета Бопре стала рыться в своей памяти. Напрасно. Что-то ускользало от нее, какая-то деталь, связанная с неким животным. Она могла бы в этом поклясться. Но в одном Аннелета была уверена: убийца взяла этот яд не из ее шкафа, поскольку она не могла его идентифицировать.

Животное. Крупное животное. Очень опасное. Какое же? Искать. Когда-то она об этом читала. Почему она забыла, она, которую память и разум никогда не подводили?

Аннелета в ярости смахнула со стола зерна клещевины.

Вот уже две недели граф Артюс д'Отон пребывал в опасном раздражении. Он, обычно столь сдержанный, столь внимательный к мнению других – и особенно к мнению своих челядинцев, [17]поскольку те прекрасно знали привычки сильных мира сего, – гневался из-за пустяков, раздувал смешные промахи, которые прежде лишь позабавили бы его.

Слуги ходили на цыпочках, прижавшись к стенам, стараясь сделаться как можно более незаметными. Граф грубо отчитал прачку из-за складки на рукаве его шенса. [18]Повар решил, что настал его последний час, а причиной стала слишком пряная медовуха. Что касается кузнеца, то граф с яростью прижал его к стене кузницы, обвинив в жестокости, когда Ожье, любимый конь графа, недовольно заржал при появлении мастерового.