Андреа Жапп - Ледяная кровь

Они молча сделали несколько глотков, потом Гонорий Бенедетти признался:

– Вы оказались правы, моя дорогая. Мадам де Суарси на свободе, с нее сняты все подозрения.

– Значит, ваши приспешники потерпели поражение.

– Один из них поплатился своей жизнью. Главный инквизитор.

– Это хорошо, тем более что я не испытываю особой симпатии к таким людям, – беззаботно откликнулась Од.

– Они приносят нам пользу.

– Как все исполнители подлых дел. Хотя их надо тщательно выбирать. Так, значит, незаконнорожденная дворяночка утерла нос самым могущественным особам Церкви? Черт возьми, вот это я называю смертельным оскорблением!

– Если бы речь шла просто о моей уязвленной гордости, я стерпел бы. К сожалению, я вижу в этом подрывную работу моих врагов, доказательство их растущего могущества. Я вижу также, что мадам де Суарси имеет в их глазах колоссальное значение. Она должна умереть как можно скорее… Эта женщина должна умереть… Что касается того постреленка, который следует за ней как тень, мои шпионы недавно донесли о его безоговорочной преданности своей даме. – Камерленго закрыл глаза и прошептал: – Да благословит их Господь и да примет их в свои объятия.

– Она… Они умрут, я об этом позабочусь.

Од де Нейра выдержала паузу, неспешно смакуя содержимое своего бокала. В первый раз она позволила своим чувствам вырваться наружу.

Рано осиротевшую девочку отдали на воспитание дядюшке. Старый мерзавец быстро начал путать родственное милосердие с правом первой ночи. Правда, продолжалось это недолго, поскольку беззубое чудовище умерло после агонии, которая, как и надеялась его протеже, была бесконечной и мучительной. Она преданно и нежно обтирала влажным полотенцем потный лоб дядюшки. Влажным и пропитанным ядом. В двенадцать лет Од осознала, что ее одаренность во всем, что касается ядов, убийств и лжи, может сравниться лишь с ее красотой и умом. Она быстро научилась извлекать выгоду из своей обворожительной внешности и получила два значительных наследства, в том числе и после старого мужа. Но она совершила ошибку, пощадив юного племянника этого старика. Мальчишка был столь очаровательным и таким веселым, что у Од не хватило решимости отправить его в могилу. Досадная оплошность, едва не ставшая роковой. Юный наследник по побочной линии оказался не менее алчным, чем молодая вдова его дядюшки. Он поставил в известность людей бальи Осера, поведав им о несчастьях, обрушившихся на всех родственников мадам де Нейра, и потребовал лишить ее наследства. Од арестовали. Сотни подлых крыс тут же вышли из подземелья, чтобы осыпать ее обвинениями и уличить во всех смертных грехах: от отравления до общения с демонами. Гонорий Бенедетти, в ту пору обыкновенный епископ, оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра потрясла его. Он добился права присутствовать на допросах.

Од с маниакальной точностью сохранила воспоминания об их первой встрече под сводами замка Осера. Несмотря на прохладу, источаемую толстыми каменными стенами, Бенедетти потел и обмахивался чудесным веером с прозрачными перламутровыми пластинками. Подарком дамы де Жюмьеж, как он пояснил, заговорщически улыбаясь. Прелат, стоявший перед Од, был элегантным, почти хрупким, невысокого роста. У него были изящные, ухоженные тонкие руки – женские руки. Он посоветовал ей признаться, исповедоваться в своих грехах. Тем не менее что-то в его поведении подсказало молодой женщине, что надо сделать прямо противоположное. Од ни в чем не призналась, заведя своих судей в лабиринт неправдоподобия и обмана, которыми Гонорий наслаждался, будучи тонким знатоком лицемерия. Она знала, что затем он сделал все, чтобы отвести от нее серьезные подозрения, вплоть до того, что обвинил потерпевшего сокрушительное поражение племянника в клятвопреступлении. Подросток, обезумевший от недвусмысленных угроз епископа, отрекся от своих показаний и попросил прощения у дорогой тетушки, на которую, как он утверждал, возвел напраслину.

Ночь, удивительная и неизбежная ночь. Бенедетти пришел к Од в особняк, который она унаследовала от покойного мужа. Между смятыми в радостном безумии простынями они почувствовали себя созданиями одной и той же породы. Од понимала, что была единственной, кто возродил чувственность Гонория с тех пор, как он принял обет. Когда утром Гонорий ушел от нее, она уже знала, что он не вернется. Ей даже не пришлось деликатно намекать ему. Не обращая внимания на насмешливую улыбку, он поцеловал ей руку и прошептал на прощание:

– Благодарю вас, мадам, за восхитительную ночь, поскольку не увидел в ней платы за услуги, которые я оказал вам во время процесса. Благодарю вас также за то, что в течение этих нескольких часов вы вызывали у меня горькие сожаления, но оставили сладостные воспоминания.

Черт подрал бы эти воспоминания!

Заинтригованная Од де Нейра продолжила:

– Мой добрый друг… Неужели вы уже были таким сентиментальным, когда мы впервые встретились? Когда вы спасли мне жизнь?

– Сентиментальным? Если я был сентиментальным, зачем же тогда я вас спас? Ведь я знал, что вы виновны.

– Ради забавы, к которой, вероятно, примешивалось плотское желание.

– И это тоже. Вы пробудили во мне волнение…

– Волнение?

– Вы в одиночку боролись с мужчинами, в большинстве своем подлыми. Вы стойко держались, но они устроили над вами суд. По правде говоря, выбор был простым. Встать на вашу сторону или предоставить им свободу действий, позволив, таким образом, ничтожеству одержать победу над исключительностью. Я сделал свой выбор.

– Это, несомненно, самый милый комплимент, который мне когда-либо делали. Благодарю вас, – сказала Од, становясь серьезной. – Ладно, мне нужно приготовиться, если я хочу как можно скорее оказаться в прекрасном графстве Перш.

– Сначала вам придется пожить в Шартре, моя дорогая.

Камерленго вытащил из ящика туго набитый кошелек и несколько листов, исписанных его мелким решительным почерком.

– Это вам на первое время. И, конечно, рекомендации, советы, имена, адреса. Умоляю вас, Од… Добейтесь успеха.

– Я не помню, чтобы когда-нибудь терпела поражение… в чем-либо. Надеюсь вскоре увидеться с вами, друг мой… Чтобы отпраздновать наш успех.

На площади Святого Петра поднялся резкий ветер. Ее вуаль развевалась, словно крыло. Од де Нейра ускорила шаг. Почти забытая истома вновь охватила ее, когда Бенедетти вспомнил о своем волнении во время их первой встречи. Неожиданная и, уж конечно, досадная истома, учитывая, сколько дел ей предстояло уладить до своего скорого отъезда. Ба… Лучше всего было от нее избавиться, не придавать ей значения, и Од знала, как это осуществить.