Андреа Жапп - Ледяная кровь

События развивались стремительно. Вдруг Аньес стало страшно. Все было таким новым, таким непривычным. Но этот мужчина ей так дорог… Аньес овладело странное чувство, ею, которая никогда не испытывала сильных чувств к другим людям, кроме своих дочерей и мадам Клеманс. Впрочем, Артюс ныл мужчиной, а она прежде не знала подобной любви.

– Но Суарси, мои люди… я не могу бросить их.

– Мы назначим управляющего. Что касается ваших людей, в частности этого постреленка Клемана, вы выберете тех, кто последует за вами. Они будут желанными гостями в нашем графстве.

Аньес закрыла глаза и прошептала:

– Я люблю вас… я люблю вас, я люблю вас… Ах! Как мне приятно говорить вам «я люблю вас», слова, которые до сих пор я произносила только… детям.

Аньес почувствовала, как к ее губам прикоснулись губы графа. Ей показалось, что этот долгий поцелуй был первым в ее жизни. Несомненно, так оно и было. Когда он отпустил ее, Аньес задрожала. Она боролась с желанием броситься к нему, прижаться всем телом. Граф все понял по глазам Аньес и медленно покачал головой, улыбаясь:

– Мне надо ехать, мадам, немедленно, иначе я впаду в грех… во множество грехов, которые мне никогда не отпустят.

– Неужели это действительно так?

– Не искушайте меня. Я легко поддаюсь на соблазн, если он исходит от вас. У меня нет ни малейшего желания сопротивляться. Сейчас мне приходится делать над собой невероятные усилия, чтобы остаться истинным дворянином. И это я, который думал, что можно доверять дамам, известным своей рассудительностью!

– Хорошо. Но вы сами виноваты в этой слабости, этом безрассудстве, которое порой овладевает мной… и ошеломляет меня, признаюсь вам искренне.

Граф принял комплимент, кивнув головой, и быстро, но с сожалением откланялся.

Мысль о жизни, бившейся под его кожей. Мысль о силе, которую он чувствовал в каждом своем движении. Мысль о своем существовании, наконец. Мысль, что годы, лежавшие на его плечах тяжелым бременем, испарились, словно грозовая туча. Мысль, что он был мужчиной, которого удивительная, потрясающая, странная женщина избрала своим единственным мужчиной, не принимая в расчет его состояние и титулы. Он мог бы потребовать и получить любую женщину. Однако ту, которую он желал всем своим сердцем, связывала с ним тонкая, но вместе с тем прочная нить. Нить, которую она сама соткала и которая привела ее к нему. Она не простая, и с ней будет непросто. Граф усмехнулся, садясь в седло. Ожье затряс гривой, приветствуя хозяина. Ронан будет повторять ему любезным, но не допускающим возражений тоном, что «мысли дам такие сложные вовсе не потому, что они думают иначе, чем мы. Впрочем, опыт показывает, что зачастую их мысли оказываются правильными». Жизнь была настоящим чудом. Почему он так долго в этом сомневался? Почему он так долго ждал, чтобы осознать это?

– Ожье… твой хозяин сошел с ума. Безумец, сошедший с ума от любви. Разумеется, это гораздо лучше, чем быть мрачным мудрецом, ты не находишь? Я покончил с грустью, которая так долго не покидала меня. Это прекрасная новость, мой доблестный. Поехали. Нам надо вернуться, пока я не переменил решение и не выбил дверь спальни моей дамы. А до этого рукой подать. Вези меня, Ожье. Мой славный Ожье, до чего же сложна человеческая жизнь!

Проехав несколько туазов, граф возобновил свой монолог:

– Ожье… я мечтаю о ее руках, шее, коже… Наконец… понимаешь ли… Я мечтаю о ее смехе, радостных восклицаниях, когда мы вместе будем гулять в саду. Я мечтаю о ее восхищении, когда она откроет для себя все, что подарит ей замужество… Но что самое худшее, дорогой Ожье, я даже не уверен, что ее привлекают земные блага. Однако я уверен, что пруд, деревья, цветы, павлины и лани очаруют ее.

Почувствовав себя философом, зашедшим слишком далеко в своих надеждах, граф продолжил:

– Нет, Ожье. Вопреки утверждениям Ронана, женщины сделаны из другого материала, отличного от нашего. Обрати внимание, я не говорю, что этот материал менее ценный. В любом случае, он более возбуждающий, по крайней мере для мужчин. А раз так, надо быть честным: он другой, если не сказать – непостижимый.

Радостно рассмеявшись, граф склонился к шее Ожье. Вдруг он понял, что разговаривал с конем, словно тот был великим Mудрецом. Впрочем, у Ожье было одно несомненное достоинство: он никогда не спорил.

Колокольный звон известил о начале девятого часа. Аннелета, сославшись на необходимость провести очередную инвентаризацию в гербарии, не пошла на мессу. Хотя после смерти отравительницы в аббатство вернулось относительное спокойствие, страх так и не покинул его стены. Регулярные инвентаризации гербария придавали монахиням уверенности. Благодаря им Аннелета могла предотвратить новое подлое преступление. Берта де Маршьен, выполнявшая обязанности заместительницы аббатисы после отъезда мадам де Нейра, поощряла сестру-больничную, без устали хлопотавшую в своих маленьких владениях.

Аннелета Бопре шла решительным шагом. Чтобы отвести подозрения и пресечь любопытство, она решила на минуту заглянуть в гербарий, а затем украдкой выйти, когда все монахини соберутся на молитву в церкви. Она миновала столовую и уже собиралась выйти в огороды, как услышала странные звуки, доносившиеся с кухни. Она крадучись подошла к высокой двери, ведущей во вселенную, которую так любила несчастная Аделаида Кондо. Сначала Аннелета увидела чулки и колыхавшиеся складки платья. Стоя к ней спиной на табурете, монахиня пыталась дотянуться до большого глиняного горшка, в котором Элизабо хранила мед.

– Что вы делаете, сестра моя? – прорычала Аннелета.

Раздался крик, и табурет покачнулся. Аннелета бросилась к горшку с медом и вовремя подхватила его. Монахиня, сделав кульбит, с грохотом упала на пол. Эмма де Патю, сестра-учительница, распласталась на полу в довольно неприличной позе: ее платье задралось до самой головы. Аннелета помогла ей встать на ноги и, прищурив глаза, спросила:

– Что вы здесь делаете?

– Я…я…я…

– Конечно, вы! А дальше?

Вновь став высокомерной, Эмма де Патю презрительно посмотрела на сестру-больничную:

– Ах так! Да кто вы такая? Вы забыли о своем положении? Дочь простолюдина!

– Эти слова здесь совершенно неуместны! – прошипела Аннелета. – Впрочем, они меня совсем не удивляют, поскольку прозвучали из ваших уст. Да, я дочь простолюдина, но я не ворую мед у своих сестер, чтобы тайком обжираться, да еще во время вечерней мессы! Я не бью несчастных детей по щекам, вымещая на них свою злобу…

Эмма де Патю открыла рот, чтобы возразить, но разъяренная Аннелета прокричала:

– Молчите, обжора! Ваши щеки такие же жирные и обрюзгшие, как и ягодицы, которые я, к своему стыду, только что видела! Да, я простолюдинка, но я не заключаю сомнительные сделки с демоном, переодетым в инквизитора! Прекратите притворяться, будто вы удивлены, – продолжала Аннелета, не переводя дыхания. – Я все знаю! Наша любимая покойная матушка видела, как вы разговаривали с Никола Флореном, которого покарал сам Господь… Можете не сомневаться, я доложу об этом проступке нашей новой аббатисе.