Алексей Бычков - «Исконно русская» земля Сибирь

В сказании говорится, что немой торг на озере должен был происходить честно; в противном случае, если кто «без цены» что брал, товар исчезал у него и оказывался снова на прежнем месте. На севере с давних пор практикуется обычай, что если кто (охотник, странник, торговец) найдет где в лесу пустую избушку и в ней какие-либо вещи, которые могут ему понадобиться, то он берет что ему нужно, но оставляет взамен взятого предметы соответствующей годности и ценности или деньги. Обычай этот, по крайней мере в прежнее время, соблюдался свято, к общей для всех пользе, так как нарушение доверия кем-либо одним могло отозваться весьма невыгодно на всех других, которые бы оказались в том же положении. Эта же общая для всех выгода заставляла несомненно придерживаться справедливости и при немом обмене товаров с сибирскими дикарями, который иначе был бы невозможен, а равно повела, вероятно, и к возникновению поверья, что неправильно произведенный обмен не способен идти на пользу торговца.

Последнее известие сказания касается «каменской самоеди», которая «облежит около югорьские земли». «А живут по горам высоким, а ездят на оленех и на собаках, а платье носят соболие и оленье». «Каменскими» называются и теперь еще те из обдорских самоедов, которые «своими кочевьями занимают места на Уральских горах и на полуострове Ялмале», в отличие от «низовских», кочующих между Обскою и Енисейскою губами. Что касается до названия Уральских гор «высокими», то следует заметить, что в прежние времена имелось вообще преувеличенное о них представление или что Северный Урал производил на жителей равнин впечатление гораздо большей вышины, чем он имеет ее в действительности. Князь Курбский, ходивший походом в Югру, говорил Герберштейну, что он 17 дней взбирался на какую-то гору «Столп», «которая вдается в океан» и простирается до самых устьев Двины и Печоры». Впрочем, Курбский разумел, по-видимому, не одну какую-нибудь вершину, а говорил, вероятно, о переходе поперек всей горной системы. Ранее, в XI веке (в рассказе Гюряты Роговича), об Урале имелось понятие как о горах «им же высота аки до небесе».

Далее о каменской самоеди говорится: «А ядят мясо оленье, да и собачину, и бобровину сыру ядят, а кровь пьют человечю и всякую [32]. Да есть у них лекари: у которого человека внутри не здраво, и они брюхо режут, да нутръ вынимают и очищают и паки заживляют». Употребление самоедами сырого мяса известно всем; даже архангельские самоеды всему предпочитают сырое, дымящееся оленье мясо и теплую кровь только что убитого оленя. Иславин говорит также, что самоеды не гнушаются есть и падаль, особенно бедняки. Неудивительно, что в прежнее время они ели и собачину, и бобровину, тем более что ранее бобр был, наверное, более обыкновенен в Приуральском крае, чем теперь. Относительно употребления человеческой крови, напомним снова вогульские и самоедские предания об их древних богатырях. Что касается «лекарей», то под ними, очевидно, разумеются шаманы. По словам Кушелевского, шаманы каменских самоедов выделывают «разные штуки, вроде чудес, например, прокалывают себя ножом или саблею; кровь не идет и жив остается… Сидя на земле, шаман берет бубен, начинает в него бить, тяжело вздыхать, втягивает в себя воздух, кривляется, после прокалывает себя ножом в живот, грудь и в изнеможении падает на землю»… По Иславину, самоедский шаман во время вдохновения делает вид, будто вонзает себе шомпол или нож в один бок, а из другого вынимает. Подобные штуки они проделывают и над больными. «Наружные болезни или наросты, — говорит Иславин, — они или срезывают ножом или скусывают зубами, а о внутренних говорят, что это завелся червь в животе, и чтобы найти место, где он сидит, водят по животу божком с острым носиком… и когда найдут больное место, то или вскрывают живот, или просто, прикладываясь к нему зубами, делают вид, будто призывают червя и всасывают его в себя и, вынув изо рта, показывают излеченному».

По словам Третьякова, самоедский шаман, «чтобы исторгнуть из тела злого духа… хватает зубами за больное место и через несколько минут вытаскивает из своего рта кишку какого-нибудь зверя, червяка или просто волосок. Понятно, что такое «вскрытие живота» и вынимание кишки могло вызвать представление, что самоедские лекари режут больному брюхо, нутро вынимают и очищают и паки заживляют».

По-видимому, первое известие о самоедских шаманах и их камлании встречается у Джонсона, в его письме к Ченслеру, 1556 год. Джонсон описывает гадание и жертвоприношение самоедов, виденных им близ устья Печоры. При этом он говорит, что шаман (жрец) был одет в странный костюм, бил палкой в бубен, испускал дикие звуки, пришел, наконец, в исступление и упал на землю, как мертвый. Затем он очнулся, взял меч и воткнул его на половину в свой живот, но так, что раны не было.

В заключение о той же самоеди сказано: «Да в той же самоеди видали, скажут, самоедь же, старые люди, за горы подле море, мертвых своих: идут, плачющи, множество их, а за ними идет велик человек, погоняя их палицею железною». Здесь передается, очевидно, рассказ стариков-самоедов, видавших будто бы своих мертвых. Для объяснения этого рассказа следует принять во внимание поверье самоедов и остяков, что загробный мир находится на севере, у Ледовитого моря. По словам Н.Л. Гондатти, манси (вогулы) верят, что тень человека отправляется в подземное царство, расположенное в Ледовитом море, за устьем Оби, и находящееся в распоряжении подземного бога Куль-одыр (куль — дьявол), который получает записи от Нумиторума (старшего сына Корсторума, главного бога), кому следует умереть. Куль-одыр, отличающийся большим ростом, берет тени записанных и гонит их большою дубиною через тундры в свое царство. Каменские самоеды, по словам Кушелевского, «находившись с давних пор под влиянием остяков, усвоили себе многие религиозные их понятия о нуме (боге), о загробной жизни человека и о сотворении мира». Если это так, то они могли усвоить и верование в Куль-одыра большого роста («велик человек»), который гонит тени умерших дубиною через тундры и рассказы о котором могли дойти и до составителя новгородского сказания [33].

Любопытно, что в сказании не говорится ни об одном сибирском народе, который бы употреблял исключительно каменные и костяные орудия, т. е. находился бы в стадии каменного века. Если упоминается оружие: трубка для стрельбы, стрелы, палица, то только железные.

Судя по рассказу Гюряты Роговича (в конце XI века), зауральские народы еще находились тогда в переходной стадии от камня к железу. О них говорится: «кажут на железо и помавают рукою, просяще железа; и аще кто даст им нож ли, или секиру, и они дают шкурою (в летописце Переяславля Суздальскаго: «соболи, куницу, белку») противу». Но к XV веку народы эти, по-видимому, уже хорошо ознакомились с железом.