Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

Тексты, о которых идёт речь в монографии Бюргер, — это в основном написанные женщинами дневники, письма, записки и т. п. Именно они принадлежат «срединной сфере», как выражается исследовательница, — сфере между искусством и жизнью, с одной стороны, и высокой и тривиальной литературой — с другой. Эта сфера, как комментирует Линда Линдхоф, «оказывается местом, где иерархические дифференциации исчезают, и вопрос о том, что такое искусство, ставится вновь» [28] Lindhoff L. Einführung in die feministische Literaturtheorie. Stuttgart; Weimar: Verlag J. B. Metzler, 1995. S. 53. . Не соответствуя художественному канону, они одновременно ставят под вопрос сам этот канон.

Такая двойственность соответствует «косому взгляду» («der schielende Blick» — термин Зигрид Вайгель [29] Weigel S. Der schielende Blick: Thesen zur Geschichte weiblicher Schreibpraxis // Stephan I., Weigel S. Die verborgene Frau: Sechs Beiträge zu einer feministischen Literaturwissenschaft. Berlin: Argument-Sonderband AS, 1988, S. 83. ) феминистского литературоведения, осознающего себя одновременно и внутри, и вне «институционализированной литературы». Эти автодокументальные женские тексты, которые не являются «настоящими произведениями», трудно поддаются определению. Литературоведение не имеет для них готовых понятий, они могут быть определены только как дефицитные, ущербные [30] См.: Bürger C. Op. cit. S. 109; Lindhoff L. Op. cit. S. 54. .

Интересно в этом примере из немецкой литературы то, как определяется, создается с точки зрения формирующегося господствующего литературного канона (освященного именами Гете и Шиллера) место «неканонических жанров» (автодокументальных) и женской литературы: и то и другое отодвигается в сферу «полуискусства», «дилетантизма», в сферу литературной неполноценности.

Нечто подобное, на мой взгляд, имеет место в русской литературной истории в 40-е годы XIX века, когда (прежде всего в статьях Белинского) формируется новая идейно-эстетическая концепция, которая позже будет названа «критическим реализмом». С точки зрения интересующей меня проблемы особенно показательна статья В. Белинского «Сочинения Зенеиды Р-вой» (1843), посвященная творчеству Елены Ган.

Большинство исследователей называют эту статью переломной и оценивают ее в высшей степени позитивно, говоря, что в ней критик резко пересматривает собственные патриархальные взгляды и создает традицию нового, серьезного отношения к женской литературе [31] См., напр.: Ученова В. Забвенью вопреки: Творчество русских писательниц первой половины XIX века // Дача на петергофской дороге. Проза русских писательниц первой половины XIX века / Сост. В. Ученова. М.: Современник, 1986. С. 8–9; Demidova О. Russian women writers of the Nineteenth Century // Gender and Russian Literature: New Perspectives / Trans, and ed. by Rosalind Marsh. Camridge: Cambridge University Press, 1996. P. 97; Göpfert F. Dichterinnen und Schriftstellerinnen in Russland von Mitte des 18. bis zum Beginn des 20. Jahrhunderts // Slavistische Beiträge. Bd. 289. München: Verlag Otto Sagner, 1992. S. 105. . Однако Катриона Келли, признавая огромную влиятельность этого текста в течение практически всего XIX века, считает, что именно названная статья вводит в обиход те категории так называемой «демократической критики», которые придают писательницам-женщинам маргинальный или второстепенный статус [32] Kelly C. A History of Russian Women’s Writing 1820–1992. Oxford: Clarendon Press, 1994. P. 24–25. .

Главной целью Белинского в названной статье, несмотря на подробный разбор текстов Ган и упоминание множества других имен женщин-писательниц, является не обзор женской литературы или творчества Ган, а построение (как и в большинстве его других статей сороковых годов) модели социальной, исполненной серьезных общественных идей литературы и утверждение ее как единственно верной и приемлемой. Вся предшествующая литература, преисполненная романтическим идеализмом, чувствами, а не мыслями, предстает как период «детства», незрелости. В качестве примеров такой дилетантской словесности Белинский приводит целый список женских имен и произведений, особенно иронизируя над романами девицы Марьи Извековой, которая становится олицетворением незрелого романтико-сентиментального пансионерского сочинительства: «то были плоды невинных досугов, поэтическое вязание чулков, рифмотворное шитье» [33] Белинский В. Г. Сочинения Зенеиды Р-вой // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1955. Т. 7. С. 654. В дальнейшем все цитаты из статьи по этому изданию с указанием страницы в тексте. . Хотя среди изжитых и забытых «младенческих» опытов литературы Белинский называет и произведения мужчин, своих литературных оппонентов, но в основном он сосредоточивается на женском творчестве, и это, возможно, объясняется не только непосредственным предметом статьи, но и тем, что категории дилетантизма, ни к чему не обязывающей болтовни, чувствительности, несерьезности, слабости, неразвитости имплицитно присутствуют для литераторов рассматриваемого периода в самом определении «женское творчество».

При этом представления Белинского о называемых им авторах в достаточной степени предвзяты, так как он проговаривается иногда, что по крайней мере некоторых из них не читал. Зенеида Р-ва (Е. Ган), в отличие от девицы Извековой или столь же смешной для критика Анны Буниной, до некоторой степени приближается к заявленной модели серьезной, идейной литературы. По крайней мере, у нее есть не только «полнота чувства», но и мысль. Правда, с точки зрения критика, писательница высказывает эту мысль о порабощенности, «овеществленности» женщины, ограниченности женской жизни «кораном общественного мнения» (666), но не осмысливает ее: «сознавши существование факта, <���она> была чужда сознанию причин этого факта» (667). Талантливая (что подчеркивается) писательница предстает в статье в роли ребенка, начинающего чувствовать и сознавать, но нуждающегося в опытном наставнике, который объяснил бы ему самому и другим эти мысли. Статья пестрит выражениями типа: «ребяческий» (671), «ребячески-идеально и детски неправдоподобно» (671), «ребячески и приторно идеальна» (672), «самое пансионское произведение» (673), «детск<���ий> отвлеченн<���ый> идеализм» (675). Талант Е. Ган «не был развит, <���…> кроме таланта должно еще быть направление таланта…» (670).

Одновременно с отодвиганием женской литературы в область незрелого, детского, маргинального в русской критике того же времени (и даже чуть раньше) развивается идея о том, что автодокументальные жанры и особенно дневник — это тот вид текстов, который лучше всего подходит для женского творчества. М. Катков в статье о творчестве Сарры Толстой [34] Катков М. Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой // Отечественные записки. 1840. Т. XII. Отд. V. С. 15–50. излагает типичные для критики того времени стереотипы неестественности, опасности и безнадежности для женщин занятий литературой. При всей своей внешне декларируемой симпатии к женскому творчеству и даже женской эмансипации (в разумных пределах), он не скупится на предостережения и проклятия тем женщинам, которые решатся-таки выйти в сферу публичного творчества, попытаются овладеть языком как орудием власти. Пространство женского творчества — это будуар, а женская поэзия — своего рода будуарное зеркало, способ вглядеться в себя. Практически единственным жанром, естественным для женщины, объявляется дневник в качестве орудия скорее даже не самопознания, а самовоспитания.