Павел Милюков - История второй русской революции

С этим в сущности соглашается и Керенский в своих показаниях. «В то время, — говорит он, — мы были осаждены целым рядом потом оказавшихся фантастическими сведений, вроде окружения Могилева фортификационными сооружениями, установки пулеметов и орудий на склонах Губернаторской горки и в губернском саду... Кроме того, всюду начали возникать отряды войск, которые стремились к Могилеву для задержания Корнилова». И Керенский признает, что он поощрял эти отряды. Узнав, что отряд Короткова «самочинно появился в Орше», он телеграфирует Короткову, чтобы тот «подготовил, организовал наступление, но чтобы он действовал только по соглашению с Алексеевым» (175). В то же время Алексееву, как мы только что видели, он сообщает, что «предложил Короткову двигаться». Объясняя эти противоречия, Керенский говорит, что, с одной стороны, подобными распоряжениями «все вводилось в известные рамки», а с другой — «на всякий случай, нужно было считаться со всеми этими слухами». Хотя он лично и «не особенно доверял им», но боялся в случае бездействия «оказаться уже окончательно предателем и контрреволюционером» в глазах левых. Едва ли, однако, Керенский прав, что тут с его стороны была только двойная игра. Он, очевидно, еще сохранил по отношению к заговору Корнилова то чувство, которое они с Некрасовым испытали вечером 26 августа после заявления В. Н. Львова. Даже и потерпевший неудачу Корнилов оставался для него «опасным врагом», с которым борьба может быть «серьезной». Нужно было как можно скорее добить Корнилова, нужно «для собственного успокоения», как выразился сам Керенский при другом случае — давая иное назначение генералу Крымову, чтобы не видеть его во главе 3-го корпуса. Ведь все-таки «террор довольно серьезный был в Могилеве», и «Корнилов так прямо и объявил, что те, кто против него, будут расстреливаться». «Вопрос о верховном командовании оставался не выясненным; в Ставке, в самом сердце армии, все оставался Корнилов, продолжая отдавать технические приказания».

Это, прежде всего, нервировало самого Керенского. Но в своих показаниях он старается переместить центр тяжести на то, что это нервирует и массы, «которые еще и без того не пришли в себя от охватившей их паники». «На этой почве, — заявляет он, — с каждым часом все быстрее росло настроение — “самим” идти “покончить” с Корниловым, раз начальство не то не может “убрать” его из Ставки, не то само с ним “стакнулось”, и медлительность с одной стороны (Алексеева) и нервная настойчивость с другой (Верховского), — говорит Керенский, — делались прямо невыносимыми. Тогда мне пришлось прибегнуть к ультимативным воздействиям по отношению к медлившим». «Если через два часа, — гласил этот ультиматум, — не будет выполнено приказаний об аресте Корнилова и Лукомского, правительство будет считать генерала Алексеева пленником Корнилова и примет все меры для очистки Могилева от контрреволюционных элементов». В Петрограде утверждали, что Корнилов упорствует, что за него большая часть войск в Ставке; эти силы определялись в 5000 человек, 12 бронированных автомобилей и 4 аэроплана.

Двухчасовой срок истек в 7 часов 10 минут вечера. Не получив ответа, Керенский приказывает своему начальнику кабинета, генералу Барановскому, послать в Ставку новую юзограмму. Документ этот, продиктованный страхом, отражает настроение паники, возросшее до крайних пределов. «Главковерх требует , — телеграфирует Барановский, — чтобы генерал Корнилов и его соучастники были арестованы немедленно, ибо дальнейшее промедление грозит неисчислимыми бедствиями. Демократия взволнована свыше меры, и все грозит разразиться взрывом, последствия которого трудно предвидеть. Этот взрыв в форме выступления Советов и большевиков ожидается не только в Петербурге, но и в Москве и в других городах. В Омске арестован командующий войсками, и власть перешла к Советам. Обстановка такова, что медлить больше нельзя. Или промедление — и гибель всего дела спасения родины, или немедленные и решительные действия и аресты указанных вам лиц. Тогда возможна еще борьба. Выбора нет. А. Ф. Керенский ожидает, что государственный разум подскажет генералу Алексееву решение, и он примет его немедленно: арестуйте Корнилова и его соучастников. Я жду у аппарата вполне определенного ответа, единственно возможного, что лица, участвующие в восстании, будут арестованы... Для вас должны быть понятны те политические движения, которые возникли и возникают на почве обвинения власти в бездействии и попустительстве. Нельзя дальше так разговаривать. Надо решиться и действовать».

Это был постоянный припев с вечера 26 августа. Была только одна существенная разница: Керенский, очевидно, уже не чувствовал себя теперь свободным в своих решениях. Только что пережив панику 28 августа, созданную страхами опасности справа, из лагеря Корнилова, он два дня спустя уже переживал новую панику чувствуя, что не может справиться с духами, вызванными его собственными действиями против корниловского «мятежа». Можно наверняка сказать, что тогда, 1 сентября, страхи эти были чрезмерно преувеличены. Но опасность, грозившая Керенскому в «форме выступления Советов и большевиков», та самая опасность, от которой хотел спасти его и Россию Корнилов, теперь, несомненно, становилась реальной и серьезной опасностью. И вопрос, когда она сделается непреодолимой, становился только вопросом времени.

«Невыносимое» для Керенского напряжение, наконец, разрешилось лаконичным ответом Алексеева: «Около 10 часов вечера генерал Корнилов и т. д. арестованы». По печатному заявлению Алексеева, Корнилов никакого упорства не обнаружил, добровольно отдавшись под арест. Отряду Короткова Алексеев запретил вступать в город. В 12 часов ночи приехала следственная комиссия и начала свою работу. Следом за ней в Могилев уже спокойно мог приехать и новый верховный главнокомандующий.

Керенский приехал в Ставку вечером 5 сентября с очень определенными намерениями. После докладов Алексеева и председателя следственной комиссии Шабловского в вагоне Керенского состоялось совещание министров и Алексеева. «Решено произвести полную чистку Ставки от контрреволюционных элементов с одной стороны, с другой — привлечь новые, более молодые силы. Решено также произвести перемены в командном составе, для чего в Ставку вызваны некоторые наиболее выдвинувшиеся за последнее время генералы, а именно начальник штаба Западного фронта Духонин и уже известный нам генерал Черемисов».

Уход генерала Алексеева и политика генерала Верховского.

В тот же вечер генерал Алексеев, видимо, чувствуя вокруг себя новую, невыносимую для себя атмосферу, подал в отставку без объяснения мотивов. Точно так же, без объяснения мотивов, обходит этот щекотливый для него вопрос и Керенский в комментарии к своим показаниям (178). Он ограничивается коротким замечанием, звучащим при этих обстоятельствах откровенным цинизмом. «Как бы то ни было задачу, возложенную на него по ликвидации Ставки генерал Алексеев выполнил». Ступеньку, по которой Керенский поднялся на свою новую должность, теперь можно было откинуть. «Длительное сотрудничество для нас обоих было невозможно... Я без возражений принял отставку»...