Павел Милюков - История второй русской революции

Некоторой предварительной пробой того, как выступит на Государственном совещании правительство, явились две речи Керенского, произнесенные 4 августа перед двумя собраниями, соответствовавшими двум половинам московского совещания: перед съездом губернских комиссаров правительства и представителей местных исполнительных комитетов в министерстве внутренних дел и перед центральным исполнительным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов в Смольном. При всем искусстве оттенков и умолчаний речи А. Ф. Керенскому не удалось скрыть внутреннего противоречия его политической позиции. Напротив, это противоречие выступило особенно ярко в опасном соседстве двух выступлений. Со всей откровенностью министр-председатель говорил перед собранием комиссаров: «Я не скажу, что оказалось недостаточно разума и слишком мало совести, но я могу сказать с совершенной уверенностью: слишком много невежества и слишком мало опыта в вопросах управления оказалось в том свободном народе и в тех свободных народах, которые призваны в настоящее время ковать свою судьбу под ударами страшного и непримиримого врага». И единственным способом устранить последствия этого невежества и неопытности Керенский признал «создание во что бы то ни стало твердой и решительной революционной власти». А. Ф. Керенский даже утверждал, что всякое «дальнейшее промедление» в осуществлении этой задачи неизбежно приведет к тому, что «анархия не столько в политике, сколько в хозяйственной жизни в очень скором времени даст непоправимые результаты» и что тогда уже «никакие героические усилия... не спасут нас... от страшных последствий». Он выражал, однако, уверенность, «что есть еще разум и есть еще совесть, нужно только революции проявить волю к жизни и волю к власти ». Он решительно заявил, что «все, что мешает» правительству «в этой работе», он будет считать «реакцией и контрреволюцией, какими бы... демагогическими взглядами эта контрреволюция... ни прикрывалась».

Увы, переехав из министерства в Смольный, в новое помещение исполнительного комитета, министр-председатель стал указывать «контрреволюцию» в ином месте и направил свои угрозы по другому адресу. И речь его, встреченная сперва гробовым молчанием зала, начала покрываться шумными аплодисментами, когда собрание стало узнавать в его словах отголосок собственных настроений. «Товарищи, — говорил здесь А. Ф. Керенский, — пока я стою во главе нового Временного правительства, пока я обладаю властью, пока я имею возможность опираться на демократические силы, на полномочный орган демократической организации, проявившей в своей работе политическую мудрость, я решительно заявляю, что всякие попытки реставрации самодержавия или создание таких условий, при которых демократия должна была бы отойти из первых рядов в сторону, я не допущу». «Мы дешево своей работы в пользу демократии не продадим». «Ни в чем, ни в пути, ни в целях, мы не разойдемся...». Эта фраза была встречена бурными аплодисментами внимательной аудитории, и поощренный оратор продолжал: «Не разойдемся с теми задачами, которые поставлены жизнью, — спасти страну и революцию». И он просил демократию оставить «смущение и сомнения». «Моя вера все растет и крепнет», — восторженно восклицал он. Керенский закончил свою речь глухой угрозой по адресу врагов «демократии» при новом взрыве «бурных и продолжительных аплодисментов»: «Отбросьте мелочные сплетни сегодняшнего дня. Забудьте о тех ничтожных силах, которые пытались захватить власть. Они ее не получат ».

Задача оратора была блестяще достигнута. Задача политика была вновь решительно затемнена.

«Я и правительство», « меня и правительство не запугают», «я не допущу и правительство меня поддержит» — эти выражения в двух речах 4 августа отчетливо установили то отношение между кабинетом и его председателем, которое уже определилось к этому времени. Как бы то ни было, распоряжения и действия министра-председателя продолжали противоречить его словам и намерениям.

Исключительные полномочия А. Ф. Керенского.Для создания «твердой и решительной власти» Временное правительство постановлением 2 августа передало военному министру и министру внутренних дел «в исключительный момент исключительные полномочия». Они состояли в том, что обоим министрам «по взаимному их соглашению» предоставлялось: а) постановлять о заключении под стражу лиц, деятельность которых представляется угрожающей обороне государства, внутренней его безопасности и завоеванной революцией свободе; б) предлагать указанным в пункте «а» лицам покинуть в особо назначенный для того срок пределы государства Российского, с тем чтобы в случае неотбытая их или самовольного возвращения они заключались под стражу в порядке пункта «а» настоящего постановления.

Внешним поводом для принятия этого «ограничения конституционных гарантий» был съезд большевиков, начавший свои заседания демонстративным приветствием арестованным лидерам и открыто поведший ту самую линию, которая, собственно, и вызвала правительственное расследование роли большевиков в восстании 3-5 июля. Но фактически «исключительные меры, дабы положить предел деятельности лиц, кои свободой, дарованной революцией, желают воспользоваться лишь для нанесения непоправимого вреда делу революции и самому существованию государства Российского», были применены не к большевикам, и даже не «на оба фронта» а только в одном направлении: именно в том, которое соответствовало традиционному пониманию «контрреволюции». Выступив в Смольном после А. Ф. Керенского, министр внутренних дел Авксентьев мог привести только два примера «создания твердой, революционной власти: закрытие «Народной газеты» и привлечение к судебной ответственности ее руководителя и арест Юскевича-Красковского в порядке закона 2 августа. Позднее как третий пример и первый случай применения остракизма по этому закону присоединилось изгнание генерала В. И. Гурко.

В своих показаниях следственной комиссии по делу Корнилова Керенский сам признает, что главной целью издания закона 2 августа было именно применение его к тем «заговорщикам» справа, о которых он получил сведения в середине июля. «Недели за две до издания закона, — пишет он, — я лично все думал, как организовать борьбу с заговорщиками. В конце концов законопроект, который еще в апреле я, министр юстиции, вносил чисто теоретически, теперь понадобился практически... Тогда происходили аресты великих князей, но, оказалось, мы сознательно были направлены на ложный путь»... [30]