Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

- Ой, кума Зеновия, - шепнула она мазылице. - Полно тебе очи слепить, плакать по усопшим. Твоя дочь покоится в святой обители Агафии Нагорной; тебе уже нечего ее оплакивать. Побереги свои слезы для расцветающей ныне юности.

Старая мазылица в ужасе устремила взгляд на попадью, не понимая суровых ее слов, не чуя опасности, надвинувшейся в ту весну.

- Пойдем, - позвала ее Олимпиада, - приготовим успокоительный отвар для болящего.

6. РАЗГОВОРЫ В ДОМЕ УПРАВИТЕЛЯ ЙОРГУ

Захлопал батяня Гицэ Ботгрос ресницами и удивленно уставил очи, когда конь его остановился у крыльца Йоргу Самсона.

- Чудеса! - радостно возопил он своим пронзительным голосом.

Вокруг стола на просторном крыльце Йоргу Самсона сидели за обедом гости. Среди них батяня Гицэ распознал своего нового знакомца дьяка Раду с постоялого двора Харамина, а на другом конце стола, рядом с управителем, увидел и Караймана. А подле дьяка сидел старый воин со строгим лицом.

- Чудеса! - снова воскликнул батяня Гицэ, торопливо слезая с коня. Затем воздел руки, снял кушму [островерхая барашковая шапка] и, высокий, худой, большими шагами направился к спешившему навстречу дьяку. Заключил он в объятия своего приятеля, трижды облобызал, оттолкнул от себя, дабы лучше разглядеть, обнял еще раз и лишь после этого угомонился.

- Стало быть, повстречал сотоварищей и попал сюда, в усадьбу нашего мазыла? Значит, дьяк, так уж выше указано. Я-то мыслил встретиться с тобой лишь в иной жизни. А прошел только день - и мы встретились. Сделал я все, как было велено нашим мазылом. Сегодня, после ранней обедни, получив просфору, отправился я из Романа и мчался без роздыху. И у Горашку Харамина не останавливался, боялся опоздать. Э, да у вас тут полное застолье. Гляжу на этих мужей и узнаю в них воинов. Кто они и как зовут их?

- Их-то я и поджидал под горой Боура, друг Гицэ.

- А, вот оно что! - многозначительно протянул Гицэ, делая вид, что все понял. На самом же деле он ничего не разгадал, и безбородое лицо его все сморщилось от нетерпения.

Услышав имена воителей, батяня Гицэ пожелал тут же пожать им руку. Старика Гынжа он почтил особенно долгим и крепким рукопожатием, но дед Петря смотрел на него строгим взором.

- Мы тут не все в сборе, - пояснил дьяк.

- Кого же не хватает?

- Нет за столом нашего господина, - молвил Раду Сулицэ, - и его милости Александру.

- Тогда я пойду в дом мазыла, поклонюсь их милостям.

- Погоди, добрый человек, - с неожиданной мягкостью заговорил старик Гынж. - Вижу я, человек ты хороший, сердце у тебя мягкое, точно теплый хлеб. Садись-ка со мною рядом, выпей со старым воителем кружку вина.

- Беспременно! С этого часу я раб твоей милости! - воскликнул батяня Гицэ.

Он подошел к старику, облобызал его правую руку и осушил его кружку до дна, а затем кинул ее через перила крыльца во двор, где она с грохотом разлетелась на куски, произведя великое смятение среди кур.

- А вот возвращаются наши сотоварищи, стоявшие на страже у горенки нашего господина. Какие вести принесли вы нам, други? Ясные ли глаза нынче у его милости?

- Вести добрые, дед, - отвечал Теодор Урсу.

Алекса Тотырнак пояснил:

- Видели мы, как его светлость засмеялся, приняв из рук девицы стебелек плакун-травы, что принесла она из лесу. Засмеялся и спросил: "Как зовут-то тебя?" - "Все так же - Илинка", - смело ответила она, но, застыдившись, тут же упорхнула.

Едва Алекса окончил свой рассказ, как поднялся из-за стола батяня Гицэ Ботгрос, вытянувшись во весь свой рост, он подошел к Алексе Тотырнаку и положил руку ему на плечо.

Тотырнак круто повернулся и взглянул на него. Казалось, встреча с Гицэ не вызвала у него никаких воспоминаний.

- Кто ты такой? - недоуменно осведомился он.

- Не признаешь?

- Нет.

- Ни по лику, ни по голосу?

- Ни по тому, ни по другому.

- Вглядись хорошенько.

- Гляжу.

- И не узнаешь?

- Нет. Иль, может, ты тот самый Гицэ, которого я когда-то ударил дубиной и кинул в молдовский омут?

- Тот самый. Ох, как я рад тебя видеть!

- Чего же ты радуешься? Ведь я хотел убить тебя.

- А я вот радуюсь, вражье сердце, ведь были мы братьями и жили, как говорит поп Чотикэ, словно у Христа за пазухой. Только сгубила нашу братскую дружбу недобрая сила: жинка Анания, того самого, которого турецкие конники зарубили на войне при Ераклиде Водэ. Любил я ту жинку, а ты отбил ее. Вышел я против тебя с балтагом на тропку, и хорошо ты сделал, что ударил меня и бросил в омут. Пусть лучше будет так. Коли не пустят тебя в рай, я скажу святому Петру: "Пропусти Тотырнака, ибо я простил его".

- Что ж, я рад, что ты выжил, - отвечал Алекса. - И что простил меня, тоже рад. Только Ананьева жинка Мындра была и мне неверна.

- Знаю. Померла она, когда тебя уж в деревне не было. Я похоронил ее в северном углу кладбища по старой елью. Много слез пролил и простил ее тоже, ведь было время - услаждала она дни мои.

- Ты жалостливый, Гицэ. Я бы на твоем месте сжег ее и пепел развеял по ветру.

- Не верю тебе, Алекса. Выпьем из моей кружки, помянем ту, которую оба любили.

Тотырнак хлебнул из кружки батяни Гицэ. Вино показалось ему чересчур терпким. Оба приятеля, сморщив нос, повернулись друг к другу. Обнялись, не дотрагиваясь губами до щетинистых щек, а потом батяня Гицэ отошел в сторонку, одиноко проливая слезы и тихо беседуя со своей душой.

На крыльцо вышла разрумянившаяся супруга управителя Мария, неся большую миску, доверху наполненную горячими пирогами-треухами. Батяня Гицэ поклонился, получил свою долю и, успокоившись, уселся между дедом Петрей и дьяком Раду.

В ту пору хаживала в Молдавском государстве такая турецкая поговорка:

Коль хочешь успеха в деле любом,

Молчи за работой, молчи за столом.

Благодаря правилу "молчи за работой, молчи за столом", турки покорили Византию и много стран и островов христианских, рассказывал Алекса.

Хотели было и молдаване, пировавшие за столом управителя, последовать сему обычаю сыновей полумесяца и целых четверть часа сдерживали просившиеся на уста вопросы и ответы. Но потом махнули рукой и предоставили туркам покорять мир, а сами принялись шумно веселиться, решив, что для них и собственного дома вполне достаточно.

У турок есть еще обычай: не пьют вина - верно для того, чтобы разум был ясным, когда они мечом собирают дань и приношения своему султану и делят меж собой награбленную добычу.

"А нам, - говорят молдаване, - не надобно войны, не нужна кровавая добыча; нам сладко живется в нашей виноградной стране".

Есть, наконец, у османов и такой обычай: женщины для них, точно куры для петуха. Не ведают они любви. Отсюда-то и придет им погибель, ибо сыновья их - дети рабынь, и племя храбрецов у них переведется. А молдаване радуются любви, как радовался королевич Фэт-Фрумос [герой румынских сказок], очутившись в царстве чудес.