С. Энгус - Тайные культы древних. Религии мистерий

Эти священные пиры, таким образом, не были сакраментальными в примитивном магическом смысле. Они скорее сигнализировали о принятии причащающегося неофита в качестве члена религиозной коллегии или церкви мистерий и служили знаком общности святых данной мистерии, образовывая основную связь [564] братства между членами культа. Они также в какой-то степени были не просто символом, но внешним средством или священнодействием соединения с богом-покровителем [565] . Они обеспечивали общность между мистами одного и того же бога [566] и увеличивали своим очевидным символизмом веру причащающегося в Божественное как источник духовной пищи [567] для задач, которые ставила перед ним повседневная жизнь. Посредством таких священнодействий люди могли уловить отблески и предчувствия света Божьего «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» [568] . Несомненно, степени духовности и ви́дения были столь же различны среди этих древних верующих, как и среди тех, кто в христианстве приступает к трапезе Господней.

Древний причастник, будь он язычником или христианином, не задавался основательно теологическим вопросом связи между магически-ритуальным жертвенным актом и духовным опытом [569] . Таким образом, в теологии священнодействий мистерий было широкое поле для разнообразия – точно так же, как и по поводу центрального обряда нашей религии. Вопрос как в священнодействиях всегда оставался без ответа, и поэтому природа священнодействий всегда была очень неясной: один и тот же культовый акт вызывал различные эмоции у разных людей и предполагал различные способы истолкования. Возможно, некоторые верующие сохраняли устаревшие понятия полуфизического приобщения, хотя касательно поздних мистерий это сомнительно. На другом конце спектра располагались те, кто находил в причащении духовный опыт. Однако причащение в основном не рассматривалось ни так буквально, ни чисто духовно. Средний причастник полагал, что в каком-то реалистическом, сверхъестественном смысле таинство было поводом, по которому, или средством, с помощью которого он получал привилегию войти в общение с божественной жизнью, с помощью которой он перерождался или получал бессмертие. Какая мистическая сила ex opere operato могла стоять за всем этим, ускользало от его внимания и не интересовало его. В мире, где такой образованный христианин, как автор «Клементин» [570] , мог уверять, что «злые духи получают силу посредством посвященной им еды, и вы своими собственными силами вводите их в свои тела; там они долго скрываются и объединяются с душой» [571] , или где такой уважаемый Отец Церкви мог рассматривать евхаристию как «лекарство бессмертия, противоядие против смерти и средство достичь жизни вечной во Иисусе Христе» [572] , мы не должны поспешно приписывать высокодуховный или мистический смысл священнодействиям мистерий [573] . Более того, как язычники, так и христиане не различали строгих границ между естественным и сверхъестественным, между символом и проистекающим из него или сопровождающим его опытом. Кроме того, их знание и их философия и не требовали строгого разделения. За примерами не надо далеко ходить: они есть в евангельских рассказах о воскресении и в учении Павла о пневматическом теле и о той метаморфозе , которую переживают христиане посредством владения Духом Христовым от славы к славе, уподобляясь образу Сына Божьего. Христианская церковь в Коринфе не видела никакой существенной разницы между Божьим столом и столом в соседнем языческом храме. Такие соображения указывают на вывод, что священнодействия в мистериях связывались со значительной долей реализма, но это был реализм, через тьму которого продолжал пробиваться свет более зрелого духовного опыта и посредством которого люди узнавали, что видимые вещи являются временными, но вещи невидимые – вечны. В этих языческих священнодействиях, как и во всем ходе истории религии, дух человека болезненно переходил от обрядоверия через символизм к той цели, на которую внешний символ указывал в Божественной истине.

g ) Созерцательное поклонение или медитация представляет более частные и личные аспекты общности с божеством в мистериях, и практиковалось оно как средство ἔνωσις, или идентификации. В культе египетских божеств молитва без слов и созерцание играли важную роль как до инициации, так и после нее. Такое поведение было настолько характерным для египетского культа, что римский автор говорит о египтянах как о «людях, которые всегда сидят в своих храмах» [574] , а Порфирий [575] утверждает, что египетские жрецы всю свою жизнь посвящали «созерцанию и поклонению божеству». В литературе есть много упоминаний о сиденьях, которые обнаруживают в египетских храмах в римском мире. В Исеуме в Помпеях, построенном около 150 года до н. э., была открыта скамья, предназначенная (как очевидно по ее положению) для таких молитв [576] . Серапеумы, возможно, стояли открытыми между «утреней» и «вечерней», как католические церкви в наши дни, чтобы принять тех, кто желал облегчить совесть или обеспечить спокойствие сердца, которое приходит ко многим в святых местах. Апулей описывает свою безмерную радость (gra tissimum mihi) и «неизреченное удовольствие» (inexplicabili voluptate) во время такого продолжительного созерцания перед статуей божества в качестве акта благочестия и стадии приготовления к инициации [577] . Некоторые верующие снимали комнатку внутри храма, чтобы без помех предаться благочестию в течение дня и, посредством инкубации, получить видение или зримое откровение от божества в темноте. Так случилось и с Апулеем, который свидетельствует: «Не было ни ночи, ни сна без посещения видения или указания богини; но посредством своих неоднократных священных повелений она приказала, чтобы я наконец был посвящен в святые обряды, для которых я уже давно был избран». Через жрецов особы обоих полов могли устроить для себя продолжительную медитацию или инкубацию. Ювенал говорит о жене, преданной восточным обрядам, cum qua di nocte loquantur [578] , а Иосиф записал замечательный случай с Паулиной. Цинтия у Проперция проводит десять дней священного времени года в бдении перед алтарем Исиды [579] , в то время как Коринна, видимо, также часто проводит там свои дневные часы [580] . Другие – несомненно, большинство – занимались такой практикой созерцательного благочестия в большей степени от случая к случаю.

Как мы узнаем из Овидия [581] , таким молчаливым размышлениям приписывали некую особую искупительную силу в стирании пятен прошлого. Такое безмолвное богопочитание, как кажется, в основном привлекало женщин, которые в большей степени одарены эстетической чувствительностью, как в наши дни это происходит с католицизмом и в некоторых неримских церквах. Какие же разные глаза смотрели на египетскую Мадонну! В этом молчаливом благочестии не слишком высоконравственные amatae римских поэтов встречались со своими более высокими по рангу и более высоконравственными сестрами.