Николай Коняев - Романовы. Творцы великой смуты

Когда мы говорим о сдержанности оценок, данных святителем Гермогеном поведению Филарета, не будем забывать, как стремительно развивались тогда события и какие немыслимые комбинации порождала игра самолюбий и своеволий…

Очевидно, что патриарху Гермогену просто и недосуг было заниматься Филаретом – более важные и насущные для России и для православия проблемы занимали его…

Войска самозванца перекрыли в конце года подвоз хлеба, и в Москве начался голод.

Торговцы взвинтили цены.

Печалуясь о бедных, святитель Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр и заклинал не наживаться на народной беде. Но знать оказалась глуха к призыву о милосердии. Другие планы вынашивала она в злых сердцах.

И голод сделал свое дело.

25 февраля 1609 года в Москве вспыхнул мятеж.

– Царь Василий – незаконный государь! – кричали подосланные из Тушина заводилы. – Его избирала одна Москва! Иные города не ведают царя Василия! Не люб он нам! Хотим другого царя выбирать!

На этот раз патриарху Гермогену удалось образумить мятежников.

– До сих пор ни Новгород, ни Псков, ни Казань не указывали Москве… – сказал он. – Москва указывала всем городам! Царь Василий Шуйский избран и поставлен Богом! Вся земля целовала крест государю, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить! А вы, отступники, забыли крестное целование! Немногими людьми восстали вы на законного царя, хотите его с царства без вины свести… Мир этого не хочет и не ведает, да и мы в ваш совет не пристаем… И напрасно вы клевещете, будто через царя кровь льется и земля не умиряется. Делается это не царевым хотением, а по воле Божией, нашего ради народного нестроения и междоусобия…

Увещевания святителя подействовали на народ.

Заводчики мятежа, видя, что народное возмущение может повернуться против них, поспешили убежать в Тушино к своему царику.

– Они ударились, как волны о камень, и рассыпались… – скажет потом сам патриарх Гермоген. – Как бурею, Господь рассеял их гневом Своим!

Не только в Москве звучал решительный голос Святителя…

– Не достает слов, болит душа, болит сердце, все внутренности мои расторгаются… – писал патриарх Гермоген к мятежникам, сидящим в Тушине. – Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, жен, чад, сродников – восстаньте, вразумитесь и возвратитесь! Вспомните, на кого воздвигли оружие? Не на Бога ли и святых Его? Не на свое ли отечество, ныне вами попираемое?.. Вы оставили веру, в которой родились, воспитывались, крестились, в которой были крепче всех народов, а ныне явились безумнее всех! Вы разоряете церкви, ругаетесь над святыми иконами, проливаете родную кровь, землю обращаете в пустыню! Бога ради осознайте свои вины и обратитесь! Вспомните отцов своих…

Слова патриарха достигали своей цели, пробуждая стыд и раскаяние в ожесточившихся сердцах.

Это не значило, что мятеж и смута прекращались после получения посланий патриарха, но, как свидетельствуют современники, влияние увещеваний святителя было чрезвычайно велико…

Отчасти это подтверждается и успехом предпринятого в 1609 году наступления русско-шведского войска под командованием Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Это был молодой, талантливый и решительный полководец.

Большие надежды возлагал на него патриарх Гермоген…

В сражениях под Торжком и Тверью Скопин-Щуйский разгромил тушинцев, освободил Александровскую слободу и снял осаду с Троице-Сергиевой лавры.

В первых числах марта 1610 года была снята осада и с Москвы.

Среди тушинцев началась паника…

Еврей Богданко бежал. Бежала и Марина Мнишек.

Михаил Ружинский поджег стан и двинулся к Иосифо-Волоколамскому монастырю.

Вместе с ним пытался уйти к новым господам и тушинский патриарх, но по дороге поляки столкнулись с отрядом Григория Волуева, и в результате Филарет Никитич оказался пленен…

Плененного изменника привезли в Москву, но опасаться здесь ему было некого. Те же бояре, что и в Тушине, держали верх в Москве, и никто не попрекнул Филарета совершенным воровством.

Никаких свидетельств, что Филарет снял с себя патриарший сан, купленный у еврея Богданко, нет. Сведений о церковном покаянии, принесенном Филаретом за тушинское «воровство», тоже нет.

Недосуг было каяться.

Великим и светлым было народное торжество в Москве.

Велика и черна была зависть в боярских сердцах к удачливому и отважному полководцу.

23 апреля он занемог «кровотечением из носа» и через две недели, на день памяти великомученика Георгия, умер.

Считается, что чашу с отравой юному герою подала жена

Дмитрия, дочь знаменитого Мал юты, и случилось это на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.

В принципе эта история может служить примером блистательнейшего черного пиара.

Необъяснимо, почему окруженные со всех сторон лютыми врагами Шуйские начинают разборку в собственной семье? Почему Дмитрию Шуйскому потребовалось уничтожать Скопина-Шуйского именно сейчас, когда не миновала еще опасность?

Что двигало ими, зависть?

Непроходимая глупость?

Но создатели компромата на Шуйских и не ищут ответов на эти вопросы. Самое замечательное изобретение тут – дочь Мал юты Скуратова. Назови другую московскую боярыню, и возникли бы сомнения, как это, на глазах у всех – совершались ритуальные крестильные действия – сумела кума приготовить «питье лютое, питье смертное» для кума?

Но если кума – дочь кровавого Малюты, вопросов не возникает. Дочь Малюты может все, она априори готова к совершению любого преступления и способна совершить его…

Н.М. Карамзин говорит, что «болезнь» приключилась с юным героем на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.

Поскольку он сам приводит в примечаниях цитату из «Рукописи Филарета», где говорится, что освободитель Москвы разболелся «на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего князя Алексея [27] , и та ко едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и пребысть похищение смертное», на первый взгляд не очень-то понятно, из какого источника почерпнуты сведения о пире Дмитрия Шуйского…

Схожую с карамзинской версию мы находим в памятнике XVII века, «Писании о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», но и там, как и в «Рукописи Филарета», говорится, что отравление произошло на крестильном пиру у Воротынского.

Неувязка получается…

И так-то непросто было куме приготовить отраву, а как сделать это, находясь в чужом дому? Очевидно, эта несуразность и смутила Н.М. Карамзина и заставила его перенести пир в дом самой кумы, в хоромы князя Дмитрия Ивановича Шуйского…