Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов

Впрочем, нельзя исключить и того, что идея написать Суворову пришла к Екатерине независимо от присланного с Пассеком известия. Но, так или иначе, а императрица приняла чрезвычайной важности решение – привезти в Санкт-Петербург лечащего врача супруга Иоганна Готфрида Лидерса. Именно оно и стало завязкой разыгравшейся три дня спустя трагедии в Ропше.

Вечером 30 июня курьер, добравшись до Ораниенбаума, вручил В. И. Суворову предписание Екатерины. Отец будущего прославленного полководца розыскал среди вверенных под его надзор голштинских офицеров, солдат и придворных Лидерса. Нарцисс и камердинер Тимлер, как мы уже знаем, обретались в Петергофе, о чем Екатерине доложат 3 июля {221} . Лидерс с Суворовым находят в Ораниенбаумском дворце собачку и скрипку Петра III. Судя по всему, утром 1 июля доктор с мопсом и инструментом уселся в карету и не спеша поехал в столицу, куда и добрался во второй половине дня. Здесь нелишне отметить существенную деталь. Лидерс, получив вызов в Санкт-Петербург, похоже, испытал облегчение. Он боялся, что из Ораниенбаума поедет прямиком в Ропшу, а там, случись что с бывшим государем, всю ответственность возложат на него. А раз матушка-императрица затребовала всех в Петербург, то, наверное, для них нашли иное применение. По крайней мере, в ближайшие дни к Петру Федоровичу ехать не придется.

Между тем в Ропше, ознакомившись с ответом Екатерины на письмо Петра III, скорее всего, облегчили режим содержания арестанта. Тот, ощутив послабления, захотел разнообразить досуг возможностью попиликать на скрипке, потрепать любимого пса, развлечься с понимающим все с полуслова арапом. А. Г. Орлов ничего зазорного в том не увидел, и 1 июля второй офицер поскакал в Петербург с новым запросом.

Шумахер пишет, что император страдал несварением пищи. Кроме того, известно, что он мучился геморроем. Прибавим сюда нервные потрясения последних суток и стремительную неожиданную смену статуса Петра Федоровича от всемогущего самодержца до бесправного узника. Угнетенное психологическое состояние и нервное истощение, естественно, негативно отразились на нем. И если раньше с помощью врачей хронические недуги удавалось преодолевать, то в изменившейся, непривычной стрессовой ситуации упавший духом император просто не имел сил сопротивляться обострению старых болезней. По-видимому, 1 июля ухудшение самочувствия заметили и окружающие, почему Алексей Орлов наказал офицеру не только передать просьбу Петра, но и уведомить императрицу, что заключенный что-то неважно выглядит.

Что за фантазии?! – возразят мне. Согласно Шумахеру, это Петр попросил у жены прислать врача, а заодно мопса и скрипку. Но давайте не забывать, Шумахер все-таки не присутствовал при докладе курьера, в отличие от Екатерины. А Екатерина в письме Понятовскому недвусмысленно сообщает, что муж попросил у нее «только свою любовницу, собаку, негра и скрипку» {222} . Значит, Шумахер что-то напутал?! Отнюдь. И Екатерина, и Шумахер, оба правы. Екатерина поставила в известность Понятовского о том, что прочитала в письме мужа или услышала непосредственно от гонца. А Шумахер, не присутствуя при той сцене, судит о запросе императора по факту отправления. А отправлены были лишь Людерс, собака и скрипка.

Интересно, а кто приехал в Петербург 1 июля 1762 года, и в каком виде он передал императрице информацию? К сожалению, точных данных на сей счет пока нет, но есть ряд косвенных, позволяющих предположить, что 1 июля перед Екатериной предстал Евграф Чертков, а доклад прозвучал в устной форме. В качестве доказательства приведу любопытную выдержку из первого письма А. Г. Орлова: «Посланной Чертков к Вашему Величеству обратно еще к нам не бывал, и для того я опоздал Вас репортовать. А сие пишу во вторник, в девятом часу в половине…»

Первый закономерный вопрос: в половине девятого утра или вечера? Разъяснить его помогает оговорка Орлова относительно болезни Петра Федоровича: «…я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил…»

Раз речь идет о ближайшей ночи, то день уже прошел. Кстати, в следующем письме по тому же поводу Алексей Григорьевич выразится так: «штоб он дожил до вечера». Мы смело можем утверждать: первая цыдулка сочинялась вечером 2 июля, а вторая – в районе полудня 3 числа. Кроме оговорки, на вечер указывает и рассказ командира о процедуре раздачи жалованья подчиненным за полгода, выдать которое гвардейцам императрица распорядилась 2 июля. Причем первая партия денег предназначалась отряду Орлова. Их быстро, за полсуток, доставили в Ропшу и немедля раздали солдатам и унтер-офицерам.

Мы выяснили, что депеша Орлова за № 1 написана в половине девятого вечера 2 июля. Это когда же должен был покинуть Ропшу Чертков, чтобы его отсутствие 2-го числа в 20.30 являлось серьезным опозданием? Допустим, подпоручик уехал утром 2 июля с каким-то поручением (между прочим, неизвестным нам). Полдня на дорогу туда и обратно, на аудиенцию у императрицы и необходимый отдых (все-таки на плечи четырех офицеров возложена непомерно большая нагрузка) – минимальный срок для поездки. Следовательно, невозвращение Черткова из столицы в тот же день к половине девятого вечера вряд ли в тех условиях могло считаться опозданием. Напомню, что Пассек, приехавший в Петербург днем 30 июня, задержался в столице как минимум до ночи.

А если Чертков уехал не утром 2 июля, а вечером или днем 1 числа с тем уговором, чтобы, переночевав дома (то есть отдохнув), вернуться к месту службы днем 2 июля?! Тогда отсутствие подпоручика вечером 2 июля Орлов вправе был расценивать как неоправданную задержку. Тем более что командир ждал его, дабы отправить в Петербург другого офицера с новым рапортом, имея на всякий случай под рукой одного свободного. И в конце концов Орлову пришлось снаряжать в путь второго курьера, не дождавшись первого. Однако, если Чертков уехал 1 июля, а не утром 2-го, то становится ясно, с чем приехал преображенец в Летний дворец. Именно он и передал на словах очередную просьбу Петра Федоровича. Но почему на словах?

Давайте проанализируем факты, которыми мы располагаем. В бумагах Екатерины сохранились три письма Петра III – два от 28 июня и одно от 30 июня; два письма А. Г. Орлова – от 2 и 3 июля. Императрица получала их лично, прочитывала и откладывала в определенное место. Там они пролежали долгое время почти никем не тронутые, затем попали в руки архивистов и ныне находятся в РГАДА, в фонде № 1, в деле № 25 целехонькие и невредимые, за исключением второго письма Орлова. Если императрица сберегла столь ценные документы, то каким образом она утратила другие, поступавшие к ней из Ропши?

Тут могут привести два объяснения. Первое. Прочитав сама, Екатерина разрешала ознакомиться с текстом посланий соратникам, а те могли ненароком в горячке потерять их или прикарманить. Вот, например, нет же в пакете списка команды Орлова, о котором он пишет… Очень и очень сомнительный довод. Императрица, конечно, показывала письма ограниченному кругу лиц и только в своем присутствии. Коротенькие послания не требовали длительного периода для прочтения, а значит, быстро отдавались обратно хозяйке. Трудно представить, что могло случиться в кабинете Екатерины такое, чтобы она запамятовала о столь важных документах и позволила им исчезнуть не с кем-нибудь, а вместе со своим же доверенным лицом. Да и кому из доверенных лиц понадобилось бы красть ценные свидетельства. Н. И. Панину? Е. Р. Дашковой? К. Г. Разумовскому? А вот от них-то до 3 июля императрица наверняка постаралась бы скрыть полученные сведения, потому что знала: они – ее политические оппоненты, и незачем враждебный лагерь вооружать против себя собственными секретами.