Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

Когда приговор был вынесен, они уже укрылись в Невшателе, где рассуждали с Мирабо о судьбах свободы. Взяв на себя странную для человека, находящегося под действием тайного приказа и издающего анонимные брошюры, инициативу, Мирабо согласился написать докладную записку о женевских делах и адресовать ее прямо Верженну. Это был первый политический поступок в его карьере. Он сопроводил записку извещением, в котором говорил министру, что «посылает ему важные замечания о женевских делах в качестве первого свидетельства своей благодарности», взамен он посмел попросить у Верженна позволения вернуться во Францию: «Моя семья уже пострадала от тридцати восьми тайных приказов, я тоже был их жертвой и не решился бы пострадать от тридцать девятого».

Своим новым друзьям, оторопевшим от такой отваги, Мирабо не колеблясь заявил: «Во Франции непременно созовут Генеральные штаты; я стану депутатом и восстановлю вашу родину». В ожидании, пока сбудутся эти пророчества, нужно было преодолеть текущие трудности, которые вдруг сделались непреодолимыми. Аванс, выданный Фошем автору «Тайных приказов», быстро растаял. Мирабо предложил издателю рукопись Друга людей под заглавием «Образование монарха». Фош ее не взял. Мирабо снял с нее копию и вернул оригинал отцу; впоследствии он нахально опубликует книгу под собственным именем — это знаменитые «Советы молодому монарху о необходимости пересмотреть свое образование», наделавшие столько шуму в 1788 году.

Как так получилось, что издателю изменило чутье? У него были страшные неприятности. Разумеется, «Тайные приказы», изданные тиражом в 15 тысяч экземпляров, наводнили Европу, их успех рос день ото дня, но прусский король Фридрих II, возмущенный подобной публикацией на подвластной ему территории, приказал принять суровые меры. Издательство было опечатано, Фоша посадили в тюрьму. Книготорговец потребовал у писателя компенсацию в 2700 ливров. У Мирабо не только не было ни гроша, но он еще и получил от отца срочное письмо, извещавшее о новых затруднениях: процесс в Понтарлье обошелся более чем в 12 тысяч ливров.

Не в состоянии уплатить по такому счету, Друг людей был вынужден выдать гарантийное письмо под свое будущее наследство, и поэтому очень надеялся, что Габриэль Оноре сам в ближайшее время сделает все необходимое, чтобы самому уплатить по новым обязательствам. Для этого оставался лишь один выход — возобновить супружескую жизнь. Решив эту проблему, Мирабо лишь включил бы дополнительный долг в общий пассив.

В очередной раз Оноре Габриэль подумал, что его возвышению мешают жалкие обстоятельства. По меньшей мере, так он дал понять своим новым друзьям, простившись с ними и уехав из Невшателя.

С горечью вспоминая о ненавистном прошлом, Мирабо поехал в Экс-ан-Прованс. Он даже не подозревал, что не уклоняется от прямого пути, а большими шагами идет к обретению славы.

По приказу Друга людей и в силу тайного указа, которым тот располагал с момента выхода Мирабо из Венсенского замка, Оноре Габриэль отправился в Прованс.

Госпожа де Пайи тем временем вернулась к маркизу де Мирабо в Биньон; два престарелых голубка долго обсуждали планы в отношении Габриэля. Отец, по обыкновению, принял необратимое решение: только один Бальи в принципе сумеет подчинить себе непокорного племянника, которого ему пришлют из Швейцарии. К этому постулату он присовокупил другой: примирение Габриэля и Эмили неизбежно. На этих недоказуемых возможностях он основывал карьеру своего сына, продолжение своего рода, не говоря уже о решении неотложных материальных проблем.

Получив приказание принять «месье Оноре», Бальи сначала заартачился. «Поразительно, но я проникся к этому человеку отвращением, — написал он брату 5 октября 1782 года. — Я вижу во всех его письмах несносную гордыню, уверенность в том, что только он один умеет мыслить, и такое ярое расхождение с моими взглядами, что я считаю совершенно невозможным с ним поладить». Он развил ту же тему в многочисленных письмах, так и не сломив упрямства своего брата. Чтобы внести ясность. Бальи открыто написал племяннику, что «считает его постоянной неурядицей, примет его холодно и бросит, если тот вдруг проникнется химерическими идеями», добавив под конец, чтобы тот «не слишком разевал клюв».

Все Мирабо расточали свое красноречие в обещаниях, которые не могли сдержать. Несмотря на суровое предупреждение, Бальи устроил торжественный прием, чтобы будущий маркиз де Мирабо не ударил в грязь лицом перед своими вассалами. «Он расставил вдоль дороги солдат и глашатаев и велел зажечь праздничные костры», — с удивлением писал в Биньон вновь прибывший.

Используя свой дар обольщения, Мирабо за несколько дней вновь покорил старого дядюшку. Вскоре Бальи сообщил Другу людей, что «месье Оноре кажется образумившимся в плане идей, и по большому счету он очень приятен и кроток; конечно, он совершил много проступков, но зачастую был скорее несчастлив, нежели виновен».

Через несколько дней согласие было уже полным, и дядя с племянником вместе размышляли над решением материальных и моральных проблем. Бальи согласился одолжить 5 тысяч ливров; племянник этим воспользовался, чтобы погасить несколько неотложных долгов и обеспечить себе карманные деньги. Они тем более необходимы, что он пытается восстановить семью.

Эта цель оказалась труднодостижимой. Друг людей все же хотел, чтобы его сын «получил жену обратно не через судебного пристава»; он советовал действовать мягкостью и смирением, не забывая о хитрости: почему бы не подкупить кое-кого из слуг Мариньянов и не получить таким образом доступ в супружескую спальню? Мирабо отмел в сторону выдумки отца; он тщательно все взвесил и, как настоящий государственный деятель, решил действовать наверняка.

Он больше не любил Эмили; он просто хотел вернуть себе выгоды, которые надеялся получить по брачному договору: покрытие долгов и рождение наследника. Этим объясняется корректный и холодный тон первого письма, написанного им к жене через несколько дней после приезда в Мирабо. Графиня де Мирабо уже знала о появлении супруга и перешла в оборону; возобновление совместной жизни ее не прельщало; она все еще была любовницей Галифе и королевой театра Толоне; чтобы сохранить это положение — а оно ей нравилось, — она была готова на сделку, ибо маловероятно, чтобы женщина, открыто живущая с любовником, смогла доказать свою правоту в суде.