Сергей Лесной - Русь, откуда ты?

В 1860 г. Костомаров в своем «Начале Руси» выдвинул новую теорию, выводя Русь из Литвы, из области Немана. Хотя теория была слаба и Костомаров впоследствии от нее отказался, критический нажим на норманизм все усиливался.

В 1862–1863 гг. в «Записках Академии наук» была напечатана работа С. Гедеонова «Отрывки о варяжском вопросе», затем дополненная и отдельно изданная под названием «Варяги и Русь» (1876). Доводы С. Гедеонова против норманизма были убийственными, а славянская теория подкреплялась целым рядом новых фактов.

Но эти работы знаменовали только начало атаки на норманизм. В 1862–1863 гг. в «Записках Академии наук» появилась работа С. Гедеонова «Отрывки о варяжском вопросе», затем она дополнена и издана отдельно под названием «Варяги и Русь» (1876). Она явилась самой солидной работой против норманизма, доводы Гедеонова были убийственны для норманизма, вместе с тем славянская теория подкреплялась целым рядом новых фактов.

Крайний норманизм Круга, согласно которому на Руси говорили скандинавской норреной, что здесь господствовала скандинавская мифология, существовал скандинавский быт и т. д., был отброшен с этих пор даже самими норманистами, но умеренный норманизм оставался.

Удивительное дело, работы Гедеонова не достигли ведома широкой публики, передовая русская интеллигенция (Тургенев, Белинский, Чернышевский, Добролюбов и др.) осталась в стороне в столь важном научном споре, касавшемся сути всей нации. Она, в сущности, «прозевала» крупнейший политический фактор.

Сам С. Гедеонов не был доволен положением дела, он писал: «Неумолимое норманское вето тяготеет над разъяснением какого бы то ни было остатка нашей родной старины», — в этих словах сквозит протест против затыкания рта антинорманистам.

И он добавляет: «Но кто же, какой Дарвин вдохнет жизнь в этот истукан с норманской головой и славянским туловищем?» Гедеонову была понятна нелепость Руси с норманской головой и славянским туловищем, это искусственное творение можно действительно назвать только истуканом.

Однако общественная мысль, увы, не поддержала С. Гедеонова. Все эти «славянофилы» и т. д. способны были мыслить только в узком кругу социологических идей и на мышление в объеме нации пороху не хватало.

Другой крупной работой явилась «История русской жизни» Забелина (I т. — 1876, II — 1879, переиздание — 1908), несмотря на ее ценность, также не оказала решительного влияния на состояние дела.

Наконец, с 1871 г. выступил («О мнимом признании варягов») Д. Иловайский, в ряде заметок и бесчисленных докладов обрушившийся на норманскую теорию. Его статьи, собранные в одной книжке, вышли в 1876 г. под заглавием «Разыскания о начале Руси», затем в дополненном виде — в 1882 г. Еще с дополнительной полемикой — в 1886 и 1902 гг.

При всем своем положительном значении они принесли скорее вред, чем пользу, ибо Иловайский отбросил славянскую теорию и выставил свою — гунно-болгарскую. Она послужила больше дискредитации антинорманских теорий, нежели опровержению норманской. Вообще, хотя Иловайский был официальным, записным историком, работы его весьма легкомысленны и носят дилетантский характер.

Против указанных работ, в особенности против Гедеонова, выступил М. Погодин в 1874 г. в сборнике «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями», но критика его мало кого убедила. Полемизировал он совместно с Куником против Гедеонова, но с малым результатом.

Если подводить результаты этой третьей схватки, то можно сказать, что борьба окончилась вничью: норманская теория была совершенно поколеблена и, если не добита, то только благодаря поддержке власти и традиции. Снаружи все осталось по-старому, но внутренне норманская теория была разгромлена. Все дальнейшие попытки ее сторонников были направлены главным образом на отражение дополнительных атак антинорманистов.

Одной из таких работ была книга В. Томсена, изданная в 1877 г. по-английски, в 1879 г. — по-немецки, а в 1891 — и по-русски. Ничего принципиально нового она не содержала, а была лишь популярным очерком норманской теории. В этой работе лингвист Томсен спускается даже до мелкого шарлатанства (см. нашу работу 1953–1960): желая подкрепить свою недостаточно обоснованную теорию.

Восьмидесятые и девяностые годы мало принесли в смысле развития проблемы. В 1880 г. выступил известный историк Ключевский («Боярская дума в Древней Руси»). Но он не занял твердой и ясной позиции в вопросе, ничего решительно не дал нового в этом отношении. Мысль историков все еще блуждала в поисках истины, и настоящего решения не было. Норманская теория не очень-то удовлетворяла и вместе с тем не было такой, которая могла бы немедленно опрокинуть ее.

В 1890 г. Будилович выступил с более ясной, чем у Куника, готской теорией, согласно которой имя Русь выводилось из готского («слава»), но слабость ее была очевидна: дело было не в одном слове и значении слова «Русь».

В очень скрытой форме мысль Будиловича поддержал Васильевский (1893), но, конечно, проблема нуждалась не в мелочах, а в коренном, солидном пересмотре, поэтому и попытка Маркварта значительно позже (1903) связать Русь с герулами заранее была обречена на неудачу.

Вообще, вместо чисто исторического исследования занялись чрезвычайно слабым, неубедительным, порой просто фантастическим методом филологии. Косвенно это показывало, что существующими объяснениями сами норманисты не вполне удовлетворяются, а ищут еще какой то поддержки, хотя бы в филологии.

Неудивительно, что в дальнейшем значительную роль сыграл академик Шахматов, по специальности не историк, а филолог, но его попытки объяснений просто скандальны, и только пиетет к его филологическим заслугам не позволял критиковать его как следует. По сути, филологическая сторона дела отражала последнюю попытку поддержать норманскую теорию, от нее осталась одна только скорлупа, а само содержание уже было разрушено антинорманистами.

Вообще период 1880–1914 гг. был периодом упадка в борьбе антинорманизма с норманизмом, ни та, ни другая сторона не выставила ни одного сильного защитника, способного сдвинуть вопрос с мертвой точки, каждый оставался при своем мнении и новых существенных аргументов выдвинуто не было.

Надо полагать, что значительную роль здесь сыграла и политическая атмосфера, мало благоприятствовшая развитию новых идей. Норманисты цепко ухватились за власть, существовал своего рода террор против антинорманистов, о котором мы уже говорили приводя цитату из Загоскина (1899). Застой политической мысли в девяностых годах не мог не отразиться и на науке, — она развивалась, но в предоставляемых ей рамках. Общественная мысль дремала, и не было никаких побудительных причин, которые оживили бы фронт исторической науки. Создалось своего рода затишье перед бурей — четвертой схваткой, но политические события (война 1914 года) совершенно изменили возможности предстоящего окончательного диспута.