Валерий Ярхо - Из варяг в Индию

Судя по воспоминаниям современников, Кожин и князь Черкасский, что называется, «стоили друг друга». Про упрямство и гордость, помноженные на вспыльчивый характер князя, писали многие авторы, а посланный в Персию князь Артемий Волынский, знававший в те поры Кожина, писал о нем следующее: «Кожин этот такие безделицы и шалости делал, что описать нельзя, и почитает сам, что он у государя первая персона, и сам себя так показывает». Словом, случилась старая русская беда, начались между двумя офицерами разбирательства в увлекательной области: «А ты вообще кто такой?» и «Кому поручено?». Кожин неоднократно письменно и устно порицал выбор мест для построенных князем приморских укреплений, а Черкасский ему в отместку писал и говорил, что места выбрал, доверившись его, Кожина, совету.

Надо отдать должное Кожину, который, ясно оценив ситуацию, заявил, что о проникновении в Индию через Хиву при таких обстоятельствах и речи идти не может, а войско под командой Бековича просто обречено на погибель. Так он и написал в своем донесении в Сенат, заявив: «Идти под командой Черкасского плутать и воровать не желаю». Выступить в поход Кожин отказался и остался в Астрахани ждать ответа на свое донесение. Черкасский успел отправить свое донесение, в котором извещал, что поручик Кожин «взбесился не яко человек, но яко бестия и скрылся из Астрахани не весть куда». На самом же деле Кожин и не думал никуда скрываться, а остался ждать ответа из Петербурга. В столице его доводов услышать не захотели — поручика вызвали в Санкт-Петербург, допросили в Сенате и предали военному суду как не исполнившего приказ.

На Святой неделе 1717 года отряд князя Александра Черкасского выступил из Астрахани, несмотря на то что донесения, приходившие из степи и из Хивы, становились все тревожнее и тревожнее. Князь словно оглох, не желая воспринимать никаких разумных доводов, и объяснения этому упрямству было довольно простое — он и сам, видно, понял, что никакого русла Аму нет, а возможно, знал это с самого начала. Теперь ему необходимо было во что бы то ни стало дойти до Хивы и утвердить там русское присутствие — это покрывало все его просчеты, оправдывало его перед царем. Уже когда отряд шел к Гурьеву, пришло письмо от Аюки, писанное им 16 марта, в котором хан предупреждал: «Из Хивы приехали посланцы мои и сказывали, что бухарцы, хивинцы, каракалпаки, кайсаки, балки соединились и заставами стоят по местам. Колодцы в степи засыпаны ими. Все это от того, что от туркменцев им была ведомость о походе войск, и хотят они идти к Красным водам. Ваши посланцы в Хиве не в чести, об оном уведомил меня посланец мой».

Но ничто уже не могло остановить князя! В самый день выступления отряда из Астрахани, буквально на глазах князя, было захлестнуто набежавшей волной, перевернулось и затонуло судно, на котором находились его жена, княгиня Марья Борисовна, и две их малолетние дочери, провожавшие отца и мужа в опасный поход. Спастись им не удалось. Гибель любимых людей потрясла Бековича, повлияла на его рассудок и состояние духа. Временами он впадал в состояние, близкое к умопомрачению. Но кто мог остановить его, любимца императора, имевшего разрешение всех, кого он сочтет нужным, подчинить себе и употребить к делу? И он повел людей в степь, на Хиву.

В поход отправились: эскадрон шведских драгун, насчитывавший до 600 человек; две роты пехотных солдат, посаженных на коней; артиллеристы — офицеры и нижние чины, при орудиях и припасах к ним; разные военные и флотские служители; отряд добровольцев, состоявший из русских дворян, мурз и ногайских татар, численностью до 500 человек; казаки — 1500 яицких и 500 гребенских. С отрядом шли богатые караваны купцов, рассчитывавших на охрану военных в опасной степи, где испокон веку пошаливали степняки. Купцов — русских, татарских и бухарских — набралось около двух сотен. Весь отряд насчитывал до 3000 человек. Из лиц известных при отряде находились князь Самонов, астраханский дворянин Киритов, майоры Франкенберг и Пальчиков, братья Бековича — Сиюч и Ак-Мурза, а также Ходжа Нефес.

Конница и караваны верблюдов шли до Гурьева сухим путем двенадцать дней, а неделей позже на кораблях, груженных тяжелыми кладями, их догнал князь Александр с отрядом пехоты. Под Гурьевом войско простояло около месяца, отсюда к хану Аюке Черкасский отправил дворянина Мартьянова с просьбой прислать калмыцкую конницу на подмогу. Мстительный хан ответил ему его же словами, произнесенными годом раньше под Астраханью, при разгроме ногайцами его ставки: «Я не имею на то царского приказа», и людей не послал. Впрочем, он отправил в распоряжение князя своего человека Бакшу, а с ним десять калмыков и туркмен-проводников, которые должны были следовать в отряде Бековича в качестве особого посольства к хивинскому хану.

Здесь же, под Гурьевом, произошла первая стычка с каракалпаками, которые напали на казачьих табунщиков и захватили шестьдесят пленных, среди которых оказался и Ходжа Нефес. Вслед каракалпакам была пущена погоня, которую возглавил сам Бекович. После долгого преследования налетчиков настигли, отбили у них табуны и полон, при этом сами взяли нескольких каракалпаков в плен.

Наконец на седьмой неделе после Пасхи, в начале июля, в самый разгар жары, когда, казалось, никакое движение по степи невозможно, отряд выступил от Гурьева и, минуя большую караванную дорогу, направился к реке Эмбе. Дневок не делали, лишь останавливались на ночлег у степных речек и до Эмбы добрались за восемь дней, совершая усиленные марши по тридцать семь верст в сутки, таким образом проделав около трехсот верст. Эмбу форсировали частью на плотах, частью вброд, затратив на переправу отряда и грузов два дня, а потом снова пошли быстрым маршем и через два дня достигли урочища Богачать, к которому выходила большая хивинская дорога. Отсюда пошли от колодца к колодцу: на Дучкан, Мансулмас и Чилдан. В степных колодцах воды на большое количество людей и животных не хватало, и, придя на место, в первую очередь сами рыли сотню и более колодцев в рост человека.

Возле колодца Чилдан туркменский проводник, караван-баши Мангалай-Кашка, вместе со своими товарищами ночью ушел из лагеря. В степи беглецы разделились — Мангалай-Кашка и шестеро туркмен пошли в улусы калмыцкого князя Даржи, подданными которого они были, а ханские калмыки Аюки — Бакша и с ним еще четверо — отправились в Хиву, далеко обойдя степью заставы и русский лагерь.

От этого места караван-баши стал Ходжа Нефес, который повел отряд на колодцы Сан, Косешгозе, Белявили, Дурали и Ялгысу. Так отряд Черкасского достиг Устюркской возвышенности, тогда называвшейся Иркендскими горами. По гористой местности караван и войска прошли восемьсот верст и, когда до границ владений хивинского хана оставалось восемь дней пути, стали лагерем. Здесь Черкасский собрал совет из офицеров, командовавших подразделениями, и на этом совете решено было пойти на хитрость.