Сергей Сартаков - Философский камень (Книга - 1)

И Тимофей невольно кивнул головой утвердительно: Куцеволов тоже называл Рещикова альтруистом и чернокнижником. Значит, верно, тот самый.

Но чувство справедливости заставило его сказать:

- Нет, капитан Рещиков не такой, как Куцеволов. Он не сволочь. Я знаю. И Виктор мне говорил: он любит людей. Капитан Рещиков писал книгу. Тоже для всех людей.

- Гляди-ка, адвокат нашелся! - удивился Васенин. И потянулся к чайнику. Разливая кипяток по кружкам, проговорил, глядя как-то поверх головы Тимофея: - "Книгу для всех людей..." Написаны такие книги, да не капитаном Рещиковым. "Куцеволов сволочь, а Рещиков хороший". Стало быть, Куцеволова убей, а Рещикова не трожь. Это как же тогда на войне? Перед тобой враг стоит сплошным фронтом, стреляет в тебя: кто именно из них стреляет, неизвестно, а в наших-то они бьют в любого подряд. Ты же, выходит, сначала должен разобраться, кто там, среди врагов, хороший и кто подлец, и лишь после этого стрелять. В подлецов только! Так, что ли, Тима? Вот тут и повоюй! Хорошего убить нельзя, хотя он на виду. Подлеца убить надо, а он за спиной хорошего спрятался. Чья же тогда возьмет?

- Да чего тут волынку тянуть, товарищ комиссар! - вмешался Сворень. Понятно, перебьют они тогда наших подчистую. На войне враг весь одинаковый.

- Капитан Рещиков хороший, - упрямо сказал Тимофей.

- А хороший - так пусть на нашу сторону переходит! - выкрикнул Сворень.

- Правильно! - сказал Васенин. - Других способов врагу стать хорошим не существует.

Он слегка отодвинулся от стола, снова взял тетрадь, стал перелистывать.

- Капитан Рещиков ни в чем не виноватый! - с прежней настойчивостью повторил Тимофей.

- Да, конечно, - листая тетрадь и не очень внимательно вслушиваясь в слова Тимофея, согласился Васенин. - Ха! Вот ищет человек в наши дни философский камень. Ищет и сам же ведь не верит в него, в камень алхимиков. А этот заветный камень уже есть! Существует! Да только он не минерал какой-то волшебный... А совсем иное... - Васенин отбросил тетрадь, спросил заинтересованно: - Слушай, Тима, а где же вещи этого капитана? Там ведь должны быть его рукописи.

- У него есть книги такие, каких больше ни у кого на свете нет. И много тетрадей. В чемоданах с собой вез, - сказал Тимофей. - А я все чемоданы на снег вывалил. Там они в тайге и остались...

- О-о! Это здорово!..

В дверь теплушки сильно застучали.

- Комиссара Васенина начпоарм на провод требует, - позвал сухой, словно бы промороженный голос.

- Бегу! - отозвался Васенин, на ходу подпоясываясь, надевая шапку и застегивая тужурку. - Володя, а ты тут Тимофея устрой на ночлег. Помягче необязательно, а потеплее непременно.

Сворень проводил Васенина, плотно задвинул за ним дверь. Всунув кисти рук за ремень, покрасовался перед Тимофеем.

- Слыхал? Нашего комиссара сам начпоарм всегда вызывает. Дружки! Ему начподив - хны! Наш ведь раньше сколько разов даже с товарищем Лениным разговаривал! И на карточке рядом с Лениным снятый. За границей в Женеве вместе были они. Ну, не всегда, а все-таки бывали вместе. Скрывались от царского преследования.

И Сворень восторженно стал рассказывать Тимофею, до чего же умен комиссар Васенин. Любые науки знает. На каком хочешь языке разговаривает. А стрелять - на сорок шагов в спичечный коробок попадает.

- Это и я могу, - заявил Тимофей. Сворень больно задел его охотничье самолюбие.

- Из нагана? Дура!

- Из нагана я никогда не стрелял, - уже виновато сказал Тимофей.

Сворень смягчился. Пододвинул к нему тарелку с остатками селедки, из холщового кулька еще подсыпал галет. Есть Тимофей отказался. Не потому, что был сыт, а просто потому, что заранее определил себе свою долю в ужине и теперь не мог отступить. Не позволял характер. Не позволил характер ему и солгать: "Сыт, не хочу". Он сказал: "Не буду". И все. Без объяснения причин.

Тогда Сворень принялся готовить ему постель. Приволок откуда-то из-за перегородки несколько неоструганных досок, концами уложил их на две табуретки, раскинул матрац, щедро бросил сперва одно, потом еще и другое одеяло.

- Себе я достану. Комиссар велел, чтобы теплее, ну вот - получай! И спи. А завтра днем по городу вместе походим.

Держась за валенок, наполовину снятый с ноги, Тимофей замер.

- Так мы, что же, и завтра еще здесь будем стоять? - проговорил он, волнуясь.

- А куда же ты сунешься? Взорвали беляки мост через Уду. Саперы обводную линию сейчас по льду тянут, - объяснил Сворень. - Комиссар говорил, раньше завтрашнего вечера им работу ни за что не закончить. Кавалерию ту в эшелонах прямо к реке продвигают: из вагонов - и на коней, вскачь! А мы пехота. Нам за беляками пешком не угнаться, нашему эшелону железная дорога нужна.

- Так зачем же меня сюда привели? - Голос у Тимофея дрожал, обрывался. - Почему не в кавалерию? Я ведь говорил, мне Куцеволова догнать нужно. И комиссар сказал: "Догоним".

- Раз сказал, значит, так и будет. Только ты соображаешь как-то не так. - Сворень уселся против Тимофея на табуретку, повертел указательным пальцем возле виска. - Мстить задумал? А Красная Армия никому не мстит, она с классовыми врагами пролетариата в открытую борется. И не станет гоняться за одним человеком, ей в целом надо врага разгромить. Где он, твой Куцеволов? Может, давно уже за Иркутском. Спи! И скажи спасибо товарищу Васенину, что зачислит в полк, оружие тебе выдаст, красноармейскую шинель. Он помолчал и добавил: - А вообще, знаешь, может, где-нибудь он как раз и Куцеволова твоего прищучит, поскольку за этим гадом всюду черная слава идет. А что? Он ведь и с поармом и с штаармом по прямому разговаривает - все будут знать про твоего. Командиру полка товарищу Анталову прежде всего доложит. Тоже "на ять" командир! А один-то ты что? Ну какая в себе одном сила?!

Тимофей сидел как замороженный. Он понимал: этот парень говорит правду. Но как же терпеть, держать в себе и горе, и злобу, и желание отомстить? Как не думать о матери, заледеневшей в луже крови? Не думать о всех, для кого он целые сутки долбил в мерзлой земле могилу? И кричал, обещал лесу, пустынной реке, холодной снежной метели: "Отомщу! Убью Куцеволова!"

Что же делать? Что делать?

От слова он отказаться не может. Он обещал. Уйти сейчас из вагона? Искать поддержки, помощи у других? Или пойти одному в морозную ночь по шпалам? Но куда?

Он молча стащил с ног валенки, кинул на них портянки для просушки, лег на постель.

Сворень говорил еще что-то. Рассказывал о себе. О том, что в Красной Армии при комиссаре Васенине он служит уже второй год, тоже с пятнадцати лет и тоже, как Тимофей, добровольцем. Сам с Волги. Родных не помнит, в артели среди речников вырос, работал на барже водоливом. Пролетарская кость. И в армию вступил, чтобы сражаться за революцию, за победу пролетариата...