Сергей Сартаков - Философский камень (Книга - 1)

И она принялась рассказывать, отчего стал неспокоен ее Даринька. Главное, с тех пор, как по столярному делу ему повысили разряд. Гордость в нем заговорила - "могу!". Да и с деньгами получше... А он все свое: уехать бы да уехать. Только если уж уезжать из Москвы, так уезжать в свою деревню, к своему крестьянскому хозяйству. Вон сыновья пишут: оба поженились, все у них сейчас ладно в деревне; кто в колхоз записался - на артель машины дают, гоняй на тракторе по полю из конца в конец - никаких межей...

Она сыпала и сыпала словами, радостно улыбаясь. Тимофей думал: а вот Гуськов до сих пор ходит сам не свой. И будут считать: Мешковы, что все на селе получается хорошо; Гуськов, что нет там ничего, кроме сплошной несправедливости.

Когда пришел Мардарий Сидорович, в комнате сразу запахло свежей сосновой стружкой. Полина Осиповна бросилась накрывать стол.

- Даринька, а я про тебя Тимошке все уже обсказала! - крикнула она из кухни.

- Иначе и быть не могло. - Мешков, добродушно посмеиваясь, плескался под умывальником. - Только все обсказать, Полина, даже ты не могла, потому как у меня сегодня новость: выбрали меня в профсоюзный комитет.

- Ох! - всплеснула руками Полина Осиповна. - Ну и мужик же ты у меня, Даринька!

- Поздравляю, дядя Мардарий, - сказал Тимофей.

- Да что - поздравлять. Ты спроси: какую нагрузку мне дали? Организовывать соцсоревнование! Шутка ли?

Мешков сел за стол, не торопясь похлебал немного щей и аккуратно положил ложку горбиком вверх на ломоть черного хлеба.

- Чтобы призывать других, я сам должен быть на высоте. Без царапинки на совести! - Он вздохнул: - А во мне все-таки два человека еще сидят, спорят между собой.

- Сейчас он начнет казнить себя, - влюбленно поглядывая на мужа, объяснила Полина Осиповна. - Какую уж ночь спать мне не дает, все высказывается...

- Помнишь, Тимофей, - Мешков искоса взглянул на Полину Осиповну, комиссар Васенин называл меня "теоретиком". Так вот какая моя теория. В город я ушел потому, что не было сил терпеть нищету. Но, между прочим, знаю: дай мне в ту пору первое хозяйство по всему селу, полным набором, с конями, с машинами, - как я повел бы его? Роздал бы по соседям и сам с ними наравне? А? Сердцем - роздал бы! Н-ну, головой - не знаю еще... Зато живот мой, язви его, живот мой жабой перевернулся бы, а приказал сердцу и голове: "Фигу соседям!" Вот и гвоздь моей теории: где же совесть тогда? Кричу: "Несправедливость!" Это когда от меня тянут. А дай волю мне от других потянуть - сам потяну. В чем тут дело? А?

- Нет, ты Тимошке скажи, - перебила его Полина Осиповна, - чего ты изводишься теперь, когда в деревне жизнь совсем на другой лад пошла? И уехать бы обратно на землю! До того хочется! Здесь травы зеленой не видим.

- Ну, вот ей хочется! Мне тоже хочется, - раздумчиво проговорил Мешков. - И боюсь я. Когда единоличное хозяйство вели, ясно было - гни, кто кого перегнет. А при общем хозяйстве? Спрашиваю: "Мешков, ты как, опять жадничать станешь?" И Мешков отвечает мне: "Черт его знает..." Вот оно как! И выходит, в село из города лучше мне не ехать. Риск большой. Тут, на заводе, я, представь себе, диво дивное, среди рабочего класса даже капельки жадности не имею. И конец такой у моей теории: не туда себя поворачивать, где сорваться ты можешь, а туда, где будешь крепко стоять. И перед глазами у меня люди, вот - с завода нашего. Оставляют Москву и с семьями, с детишками едут в палатки, в холода, в сырость. Едут весело, с мечтой. Города новые строить! Жизнь новую строить! Ради чего и революцию делали. А я?

- Так если ты, дядя Мардарий, это все понимаешь, ты тоже, и крепко, везде устоишь, - весело сказал Тимофей, хлебая жирные, душистые щи. - Ты напраслину на себя возводишь.

Мешков снова принялся за щи, выгребая побольше капусты. Взял косточку, пососал, со свистом потянул из нее мозг.

- Справиться с собой я, понятно, могу. Заставить себя делать, что следует, - сумею. Так это же будет жизнь по приказу! А я хочу, чтобы только от самой чистой души.

- По собственному приказу, дядя Мардарий. Тут разница!

- Разница есть. А все одно лучше так жить, чтобы от души шло, а не кулаком в нее, в душу-то. Хотя бы и собственным кулаком. Вот как раз и приходим к тому, с чем я сегодня с работы вернулся и что меня уже давно томит. Человеку жить - так, чтобы в пример другим! А вот как? - вопрос. Комиссар Васенин, бывало, в каждом бою впереди. Помнишь? Руку вскинет: "За власть Советов!" Аж в горле у тебя застучит...

- Это верно, дядя Мардарий!

- Вот ежели бы и я так мог...

Полина Осиповна подала на стол гречневую кашу - и тоже с мяском и с сальцем, рассыпчатую и душистую. Улыбаясь, она приговаривала: "Да вы ешьте, ешьте скорее, черти такие! Как холодом ее схватит, уже не еда!"

И разговор мужчин на этом приостановился. Зато сама хозяйка за кашей успела рассказать, как на прошлой неделе она выиграла по "золотому займу" двадцать пять рублей, что на эти деньги купила себе и Дариньке, да еще и ребятишкам в деревню гостинцы послала.

Уже и каша была съедена, а Полина Осиповна, выйдя теперь на ровную дорожку, все разгоняла и разгоняла начатый ею рассказ, ставя так быстро и плотно одно слово к другому, что вклиниться в этот поток было почти невозможно. Выручила соседка. Стукнув раза два, она приоткрыла дверь и предупредила:

- Завтра с утра пораньше собирайся, Осиповна. За картошкой в Александров поедем.

Полина Осиповна всплеснула короткими руками: вот как славно-то! И тогда успел захватить очередь Тимофей:

- А я ведь тоже с новостью к вам зашел. Объявили нам: через три месяца кончаем курс, получаем назначения. Некоторые уже точно знают, куда поедут. Я попадаю в распоряжение штаба Особой Дальневосточной армии. Наверно, Алексей Платоныч за меня хлопочет.

- На Дальний опять? - протянула Полина Осиповна. - Ну, это - хлопоты, как сказать...

- Так в Москву же я только учиться приехал, - возразил Тимофей. - А Сибирь или Дальний Восток для меня, что птице небо. Если бы еще поближе к Алексею Платонычу! Да притом, может быть, даже сразу целую роту дадут.

Полина Осиповна вдруг померкла.

- А я так печалюсь, - проговорила она. - Очень я, Тимошка, печалюсь. Забежишь, будто с родным повидаемся.

- Да-да, оно и мне жаль, - сказал Мешков. - Нас жизнь, гляди, все вместе сводила. Помню, как ты на шиверском вокзале к комиссару Васенину подступил: "Поймайте Куцеволова!" Сколько годов прошло, а помню. Однорядочка насквозь снегом пробита, шапка большая. А в лице злость, не приведи бог какая злость!

- Было дело, дядя Мардарий! Попадись тогда мне Куцеволов, не просто, не зря говорю, - вот этими пальцами, одними только этими пальцами задушил бы его!

- Оно понятно, годы и самую злую память стирают, всякое горе сглаживают, - вздохнул Мешков. - За годы мать и то забывается.