Сергей Сартаков - Ледяной клад

А темень вроде бы стала чуточку редеть. Ну? Долго еще надо раздумывать?

Михаил подмигнул сам себе и вскочил на валежину, больно ударившись коленом о сухой сучок.

Стиснув зубы, он прошипел злое ругательство. И тут же снизу, слева, действительно словно бы из-под вывороченных корней, ему отозвалось чье-то такое же тихое и злое шипенье, закончившееся густым, хриплым вздохом. Мурашки пробежали по щекам Михаила, тяжелый ком подкатился к горлу.

Среди корней выворотня, переплетенных с густой чащей ольховника и молодого листвяка, блеснул тусклый зеленоватый огонек и тотчас пегас. Зверь! Михаил невольно потянулся рукой к плечу, словно бы там у него висела двустволка. Что делать?

Ему припомнились истории, прочитанные в книгах, охотничьи рассказы парней из общежития о необычных, опасных встречах в лесу с медведями, рассказы о повадках диких зверей - все это острой молнией промелькнуло как-то в самом лишь главном, существенном, без мелких подробностей, и неожиданно с железной решимостью откристаллизовалось в одном лишь слове: "Вперед".

Он мог бы еще спрыгнуть обратно или, как подсказывал слепой страх, даже не спрыгнуть, а сползти потихоньку в надежде, что зверь не погонится; мог бы остаться, замерев на валежине, и ждать, что будет дальше. А тогда уж действовать, как прикажет разум и как позволит противная, мелкая дрожь в ногах.

Но Михаил, стиснув зубы, медленно двинулся по валежине к комлю, туда, где блеснул и погас зеленоватый огонек.

Живя с Максимом на Ингуте, Михаил только и мечтал о том, чтобы набрести на медвежью берлогу, выманить оттуда зверя и в упор срезать его метким жаканом. Вот медведь перед ним. Но нет ружья, заряженного жаканом...

У последнего толстого сучка Михаил спустился на землю. Теперь пути назад ему больше не было. Валежина высокой стеной стала у него за плечами.

От медведя Михаила отделяли только сук, возле которого он спустился, приземистая, мелкая чаща и узловатые, длинные, вплетенные обильно в эту чащу корни выворотня. За ними, не больше как в шести или семи шагах от Михаила, находился зверь. В редеющей мгле ночи Михаил различал его очертания. Медведь стоял, приподнявшись на дыбы и положив передние лапы на ближний к нему корень. Временами он встряхивал головой, словно отбиваясь от надоедливых комаров, и тогда урчал протяжно и зло.

"Ляг на землю, притворись мертвым", - стучался в памяти чей-то совет.

Но Михаил, быстро смахнув ладонью горячий пот со лба, шагнул еще вперед. Шагнул - и, словно бы нарочито дразня медведя, положил правую руку на сухой сук.

Зачем это сделал Михаил? Он не сумел бы ответить, будь даже у него для ответа время. Рисоваться своей храбростью здесь было не перед кем. Ночь, глушь таежная, кругом мертво. И страх, тяжелый страх давил его все время так, что подгибались колени. Но он знал лишь одно: ни побежать от медведя, ни упасть перед ним, чем бы это ему ни грозило, он не может. Не может - и все!

Так, в неподвижности, они простояли несколько минут. Вдалеке все так же пел свою песню глухарь, теперь ему отзывался еще и второй - левее и глубже в лес; однообразно стучала капель, и возились в сухой траве мыши. Медведь дышал редко, шумно. Разглядывал Михаила круглыми, немигающими глазами, в которых, перемежаясь, вспыхивали тусклые зеленые огоньки. Потом он медленно приподнял лапу, занес ее высоко и с размаху ударил по корню. Рявкнул коротко. Корень хрустнул и надломился. Посыпалась галька, налипшая на него.

Михаил невольно отшатнулся, сделал полшага назад, не снимая, однако, руки с сучка. И настолько, насколько отступил Михаил, медведь подался вперед.

После этого они снова стояли, разглядывая друг друга. Становилось все светлее, и Михаил теперь мог различать даже оттенки цвета шерсти на голове медведя - от темно-рыжего с проседью до густо-черного. Пугали глаза жестокие, ненавидящие. Лапы казались чугунными.

К Михаилу постепенно вернулась способность размышлять логично и действенно. И хотя он по-прежнему знал, что больше не сдвинется с этого места ни на вершок и не снимет руки своей с сучка, думал теперь все время: как же ему уйти от медведя?

Он вытянул левую руку и положил ее рядом с правой. Грудью подался вперед. Медведь заревел, заворочал головой и, как почудилось Михаилу, плюнул в него. Михаил переступил ногами, сделал навстречу малюсеньких два шага. И снова зверь отозвался на это злым ревом.

Михаил насильно усмехнулся сухими, колючими губами, сглотнул полынную горечь, обжигавшую рот.

"Ну, а дальше, брат, что станем делать?" - спросил он мысленно не то себя, не то медведя.

И повел глазами по сторонам. Вообще-то капкан. Не захотел убежать сразу, сам влез сюда, теперь, если и захочешь, не убежишь. Сколько еще времени можно выстоять вот так? И сколько надо?..

Где-то за спиной у него, падая с высоты, тонко стучала по валежине редкая капель. Михаил не отсчитывал удары, но каждый из них нес в себе огромное время и почему-то острой, все нарастающей болью отзывался в темени.

Этих капель упало, должно быть, бесчисленное множество. Голова разболелась невыносимо.

Потом уже и капли перестали стучать по валежине - обсохла ветка или уши заглохли у Михаила? - потом и боль в голове, достигнув, наверно, своего предела, стала стихать, и схлынула полынная горечь во рту - Михаил все стоял истуканом. Стоял и еще долго. И еще... Стоял спокойно, неподвижно...

Медведь тоже стоял. И вдруг, пыля вокруг себя и шумно всхрапывая, затряс, зашатал остаток надломленного корня. Сбросил было - и опять положил на него лапы. Только теперь не сверху, а зажав корень в обхват. Тяжело навалился боком, вывернув к Михаилу морду с оскаленной пастью. Утробно поворчал, поворчал и затих.

У Михаила чувство страха прошло совсем. И оттого ли, что страх теперь не давил его больше, и оттого ли, что рассвет наступал все стремительнее, а когда светло, в мире становится веселее, Михаилу захотелось выкинуть какую-нибудь совершенно необыкновенную, отчаянную штуку. Он верил: раньше медведь не задрал его, а уж теперь-то и тем более не тронет!

- Слушай, - еще слегка срывающимся, тупым голосом сказал он зверю, слушай, ты оставайся, а я не могу, мне надоело, я пойду.

Медленно скрестил на груди одеревеневшие руки и, не поворачиваясь к медведю спиной, бочком, тихо пошел в сторону от него.

Медведь отозвался сдержанным, густым ревом. Упал на все четыре лапы, снова встал на дыбы, взревел уже во всю глотку и снова упал. Потом повернулся несколько раз, топчась на одном месте, и тоже пошел боком-боком, закосолапил, давя молодую чащу. Пошел за Михаилом, но не совсем по следу, а понемногу отставая и все сбиваясь в сторону. Иногда останавливался, ревел коротко, с придыханием, бил когтистой лапой по земле.