Сергей Сартаков - Свинцовый монумент

- Помню, - подтвердила Ольга. - Только я все ждала, когда ты придешь и поподробнее мне расскажешь о нем. Никак не могла понять: тихонечко садишься в уголок, а со мной ни слова. Откуда Мирон прислал мне привет? Оттуда уже, из тайги, или еще с дороги?

Андрей держал полотенце в руках и онемело смотрел на Ольгу. Оказывается, она знает все, все. И почему-то сразу стала называть его на "ты". Но говорит очень мягко, ласково. Интересуется Мироном. А вдруг она знает и то, что "привет от Мирона" выдуман?

- Андрюша, ты поспешил, - сказала Ольга, - Мирон не успел еще ничего написать. Ему еще думать и думать надо, как написать. И напишет он прямо мне, а не тебе. Так ведь? Хороший брат у тебя, очень хороший. - Она улыбнулась, Андрей видел, как во все более сгущающихся сумерках блеснули ее плотные, крепкие зубы. - И ты тоже очень хороший. Брат. Ну-у и парень очень хороший.

- А зачем же ты так с ним тогда? - прерывающимся от волнения голосом проговорил Андрей, все еще не решаясь назвать ее Олей, как ему страшно хотелось, но легко принимая "Андрюшу". И волнуясь не потому, что томила обида за брата, а потому, что Ольга, так свободно и просто разоблачив его, не упрекнула, а даже похвалила. С какой-то особой нежностью.

- Что "тогда"? - переспросила Ольга. - Ах тогда... Было! Все точно так и было. Ну и что же? Ох и глупый ты! И Мирон твой глупый. Дай сюда, - она сильно потянула из рук у него полотенце. - И ступай домой. После как-нибудь поговорим, Андрюша... Да, поговорим?

И в тот же миг Андрей ощутил мягкие теплые губы Ольги на своих губах. Еще раз... И снова и снова... Это было и страшно и хорошо, потому что наливало все тело какой-то необычной горячей тяжестью, сковывающей движения словно в сказочном сне.

- Оля... Олечка... - едва вымолвил он.

Но щелкнул выключатель, в глаза ударил яркий электрический свет. Волшебная сказка исчезла, перед Андреем стояла Ольга, такая, как всегда в читальном зале; лучисто улыбающаяся, но очень далекая и серьезная.

- Мария Георгиевна! - крикнула она, и голос гулко пронесся по коридору. - Иду-у! Никак не могла руки от замазки отмыть.

Андрей шел домой как оглушенный. Он хотел защитить Мирона, а выходит, предал его. Ощутив этот первый девичий поцелуй, почему он радостно зашептал: "Оля... Олечка", а не оттолкнул ее? Что она: играет с ним, как играла с Мироном, или прикоснулась своими губами к его губам просто так, потому что и Мирон хороший, и он, Андрей, тоже очень хороший?

Понять, что же произошло, он не мог. Но он твердо знал, что теперь он сможет глядеть на Ольгу открыто, и не только из своего дальнего уголка. Он часто будет с ней и разговаривать, и вместе с ней об руку пойдет по дорожкам городского сада, и... может быть, снова она его поцелует.

И еще знал Андрей, что вот теперь наконец ему удастся нарисовать Ольгин портрет таким, каким он в мыслях ему видится. Он близко рассмотрел ее глаза и еще ближе такое милое, нежное лицо. Губы...

Все свои рассуждения он переводил на Мирона, убеждая себя, что действует только в его интересах, ведь Оля и Мирон обязательно должны пожениться, а безотчетно хотел, чтобы, вновь встретившись с Ольгой, она ему и только ему и о нем, об Андрее, говорила: "Какой ты хороший парень... и глупый..."

Дома он сразу же кинулся к полке, на которой лежала папка с его рисунками, эскизными набросками портрета Ольги. Папки на месте не оказалось. Вот так так!

- Мама, а где же... - в смятении Андрей не мог выговорить последние слова.

Мать в комнате что-то строчила на швейной машинке. Сообразив, что он ищет, откликнулась немного виновато:

- Ой, Андрюшенька, прибиралась я да папочку твою нечаянно уронила. Все из нее рассыпалось, а пол был мокрый. Вот я тут по постели раскидала. Давно уже высохло. Не горюй, ничего не попортилось.

Она собрала все в одну стопочку, принесла на кухню, положила на стол. Андрей успокоился. Он изрядно проголодался и теперь жевал корку черного хлеба, оставшуюся после обеда в плетенной из соломы корзиночке.

- Откуда, из какого журнала ты срисовал эту красотку? - спросила мать, веером раскладывая несколько особенно приглянувшихся ей набросков. - Или на духовом мыле я такую видела?

- А правда, мама, она очень славная? - ускользая от прямого ответа, сказал Андрей. И вместо "красивая" выговорилось у него "славная", потому что красивой действительно могла быть и безымянная картинка на упаковочной бумажке туалетного мыла, а славной только живой человек, девушка, которую знаешь по имени и в лицо. И по первому с ней поцелую.

- Мордашечка миленькая у нее, прямо прелесть, - согласилась мать, с прежним добродушием разглядывая эскизы, - а вот глаза нехорошие. С хитрецой, неискренние.

- Мама, да ты что? - У Андрея сразу прорезался густой бас. - Как раз наоборот. Особенно мне ее глаза удались. Совсем как живые. И вся она...

- Так я ведь в этом, как нарисовано, ничего не понимаю, - растерянно сказала мать, - я вижу, что нарисовано. А глаза у твоей красотки, нет, не нравятся мне. Портят они хорошенькое личико, с ним никак не сходятся.

- Ну мама... - протянул Андрей. Но спорить не стал больше. Иначе мать начнет настоятельнее допытываться, кто это нарисован. А он и так проговорился. - Мама, я что-то очень спать хочу.

Среди ночи он вдруг проснулся, откидывая туго сдавившее грудь жаркое одеяло. Ему приснилось, что он в постели был не один...

И после он долго лежал неподвижно, словно бы ожидая, не продлится ли этот сон и наяву.

Андрей стал самым прилежным посетителем читального зала. Теперь он брал книги уже не на абонементе, а только у Ольги, стремясь по возможности затягивать с ней разговор, но так, чтобы это никому не бросалось в глаза. Потом отходил в свой уголок и рисовал ее, мысленно приговаривая: "Адрес придет - отошлю Мирону. Однако пуда на два посылка получится". А когда приближалась пора закрывать библиотеку и читатели тянулись к Ольгиному столу сдавать взятые книги, он пристраивался в очередь самым последним. Ждал, когда же она скажет ему: "Андрюша, проводи меня домой". Но Ольга принимала от него книгу, как и от всех других, заинтересованно спрашивала: "Понравилась?" - и лучисто улыбалась. Правда, особенно мягко пожимала ему руку, подолгу задерживала в своей. И это означало: до скорого свидания.

Сам он позвать ее пройтись с ним не решался. А в каждом, даже самом маленьком, разговоре непременно упоминал имя Мирона, вынуждая Ольгу сказать о нем хотя бы несколько слов. И тогда по его логике получалось: Ольге хочется поскорее узнать адрес Мирона, она любит Мирона. И еще уже вне всякой логики получалось: ему, Андрею, необходимо видеть Ольгу каждый день и каждый день разговаривать с нею. Все равно о чем, хоть бы и о Мироне...

А ночью он видел Ольгу во сне.

Так было, пока не пришло то страшное письмо из тайги.