Сергей Сартаков - Свинцовый монумент

Вспомнились слова Ольги: "Знаю, на выжженной земле зеленая трава не скоро вырастает". Да, не скоро. И вообще зазеленеет ли она уже для Ольги? А вот здесь выросла все-таки. Только не та, что была до пожара.

Из пепла, по древним сказаниям, возникла прекрасная бессмертная птица Феникс. Из пепла той первой любви возникла и Даша. Но где же, где ты, где? Даша, милая...

Как все это было волшебно, сказочно! Солоноватая ранка на ее затылке и солоноватый от непросохших слез поцелуй. Теплое дыхание на щеке. Медвяный аромат белоголовника. И торопливые, бессвязные слова, слепые нетерпеливые руки. И нет уже совсем ничего, кроме биения Дашиного сердца, такого близкого, отдающегося и в твоей груди. Минута стала как вечность, а вечность - минутой. Время исчезло...

А было ли оно вообще, это время? Как все чудовищно и нелепо! Так бывает лишь в сказке. В жестокой, злой сказке. Но и в жестокой сказке все потом кончается хорошо. Дашенька, где же ты?..

Андрей Арсентьевич безотчетно провел рукой вдоль гнилой колодины и ощутил, что пальцы у него вошли как бы в глубокую чашу, наполненную дождевой водой.

Он брезгливо оттянул кисть руки, запачканную в серой слизи. Встал. И вдруг понял, что обопревшие кромки не природной, а топором вырубленной чаши имеют явные очертания маленького человечка. Что это, что? Отцов "свинцовый человечек"? Или какое-то наваждение, игра злого духа, возмещение за отнятую им любовь? Галлюцинации после бессонной ночи? Он торопливо пригоршнями выплескал воду, ладонью стер слизь, образовавшуюся на дне, чтобы узнать, была ли эта чаша в свое время прижжена расплавленным металлом. Кажется, да...

Оглянулся. Какие здесь еще сохранились приметы той роковой поисковой группы, если это все не примерещилось? И с ужасом подумал: чего ты ищешь сейчас - легенду, миф или живого человека, который тебе дороже всего на свете?

Он бросился прочь от этого искусительного места. Под ногами у него сквозь мох хрупнула какая-то проржавевшая железина: то ли нож, то ли дужка от ведра? Может быть, и сам "свинцовый человечек"?

Скорее, скорее к Зептукею. Неизвестно, что может значить каждый твой запоздалый шаг для Даши. А сюда ты теперь всегда сумеешь прийти. Вот и солнце поднялось уже на высоту кедра, а Даша к палаткам все еще не вернулась. По-прежнему в лесу тукают только одиночные выстрелы. Нет, не просидела она, спасаясь от дождя, ночь под елочкой, как беспечно утверждал Герман Петрович.

Последние клочья тумана уползали вниз. Вышедший из своих берегов Зептукей казался широкой могучей рекой. Несметные стаи уток, чирков носились над открытой чистой долиной, потеряв привычные для них, излюбленные маленькие озерца, которые теперь среди болота все слились воедино.

Словно спелая рожь под ветром, а сейчас в мертвой тишине качались и шуршали высокие заросли хвоща и ситника, увенчанного черными продолговатыми шишками.

При солнечном свете все здесь выглядит радостным, красивым. Спокойным. А если человека в смятении все-таки привела сюда ночь? И до разлива...

Андрей Арсентьевич пошел теперь влево. Определив себе: вон до того мыса. Там в Зептукей впадает маленький ручей с очень крутым противоположным берегом, и вряд ли в любом случае Даша могла перебрести через него.

В этом краю ему чаще стали попадаться следы, ведущие в болото. Он пристально вглядывался в них и каждый раз убеждался: это косули проходили здесь к Зептукею. Они любят пить лишь чистейшую соду. Следов человеческих нет.

А ноги слушались его все хуже. И сердце все тяжелее сдавливала тупая боль. Он пошарил в кармане брезентовой куртки и вспомнил: патрончик с нитроглицерином у него остался в изголовье постели. Уходя впотьмах из палатки, он его не заметил, а "жена не проверила" - возник в памяти рассказ Серафимы Степановны о трагической ошибке доктора Надежды Григорьевны.

Ничего, воля ему заменит нитроглицерин. Так и не раз уже с ним бывало. Только надо почаще останавливаться. Он себя знает лучше, чем любой доктор. Надежда Григорьевна, "теперь Седая Дама", не простила себе собственной забывчивости. Как же может он себе простить еще более тяжкую ошибку: не обратить внимания, когда и куда отдалилась от выбранной стоянки Даша?

Так он добрался и до ручья, отметив свой приход одиночным выстрелом. Ответного сигнала не последовало. В тихом сухом воздухе звуки словно бы вянут. Андрей Арсентьевич опустился на камни и пригоршнями стал черпать светлую ледяную воду, пить маленькими глотками.

Ручей, легко и как-то празднично журча и позванивая, перекатывался по камням. Он беспрестанно находился в движении, и движение искристых струй в каждый отдельный момент в нем было разным. Андрей Арсентьевич не мог отвести от него взгляда - взгляда художника. Ему представилось, как в этот веселый бег воды медленно опускается одинокий березовый лист и, покачиваясь на мелкой зыби, несется куда-то в неведомые дали. А солнце провожает его тоже как бы движущимся попутным лучом. Только невысокие елочки на крутом берегу стоят недрогнувшими. Вот она, его "квадратура круга"! Вот соединение движения и неподвижности, при котором в картине господствует плывущий березовый лист. В движении находится вся природа. И не надо искать причины она в вечно струящемся по камням ручье.

Ах, скорее, скорее бы снова к мольберту! Замазать, загрунтовать начисто полотно с ненужными величавыми соснами. Впрочем, пусть они останутся там, вдали, позади невысоких елочек, в утреннем тумане...

Он опомнился. О чем он думает? Почему сидит над этим ручьем, пожалуй, уже целых пять или десять минут? Ты убежал от "свинцового человечка", уходи скорее и от "квадратуры круга".

- Да-ша! Да-аша! - закричал он.

И голос едва пробился сквозь плотный ельник.

Но где же, где искать ее? Ясно одно: здесь, внизу, у Зептукея, она не была. Это легче, но это и страшнее, ближе к палаткам где же и почему могла она потеряться?

Теперь уже холодный рассудок, как он этому ни противился, навязывал Андрею Арсентьевичу обливающую ужасом мысль: зверь. И ничто другое. А если зверь, то где? Вероятнее всего, только в малиннике, сквозь который он, непонятно почему так торопясь к Зептукею, пробежал ночью. Правда, он и там беспрестанно звал Дашу, но если ее... Андрей Арсентьевич отгонял от себя страшные слова.

Он припоминал, где прошел ночью. Это был, вероятно, лишь самый окраек малинника, который огромным полукольцом охватывал весь склон сопки, обращенный к Зептукею. Даша могла уклониться значительно вправо, в сторону каменной стены. И необязательно спускаясь все ниже и ниже, как ему уверенно думалось.

Сейчас, судя по одиночным выстрелам Широколапа, Герман Петрович с Зенцовыми делают расширяющиеся круги вокруг палаток. Это поиск, рассчитанный уже на сплошное прочесывание тайги, без надежды, что потерявшийся человек откликнется на голос. Д-да...