Юрий Воробьевский - Неизвестный Гитлер

Как и у другого романтика смерти, Алистера Кроули, все женщины, возникавшие в жизни Брюсова, заканчивали жизнь самоубийством. [58] В том числе — писательница Нина Петровская, прототип мистической Ренаты из брюсовского «Огненного ангела». Лицо суицида оказалось не таким романтическим, как в стихах. Сначала обнищавшая эмигрантка выбросилась из окна, однако не разбилась, а лишь охромела. Потом — втыкала в труп сестры булавку и колола себя ею, чтобы заразиться трупным ядом, но не умерла снова. Третья попытка оказалась решающей — Петровская погибла, отравившись газом. Многие женщины Гитлера, также подверглись страшной «инфекции». Список начинает Мария Райтер, которая пыталась покончить с собой в 1925 году. В 1939 году такую же попытку совершила английская аристократка Валькирия Юнити Митфорд. Высокая статная красавица, жизнерадостная… И вдруг! Она словно воспроизвела суицидный «архетип» валькирии оперной. Сделала два выстрела в голову. Оставшиеся девять лет жизни Митфорд провела инвалидом. В каком-то смысле и она бросилась в пылающий огонь «Валгаллы»… На этом список не заканчивается. После ночи, проведенной с Гитлером, Сюзи Минтауэр повесилась. Известная актриса Рената Мюллер выбросилась из окна. О трагической судьбе Гели Раубаль мы уже говорили. Менее известно, как, уходя из жизни, Гитлер хотел увлечь за собой и личного пилота Ханну Рейч, предлагая ей ампулу с ядом. Она отказалась и успела вылететь из Берлина. Но этот путь был для Гитлера заказан. Он должен был покончить с собой! Его самого ведь не раз «утешали» слова Ницше: «Мысль о самоуийстве — сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи…»

Фридрих II. 1764 г.

Возникшие позже легенды о спасении Гитлера и смерти двойника совершенно не учитывают главного: больной, захваченной демоном души этого человека. Он был одержим безвозвратно. Породившая его культура не предусматривала спасения души. Неоязыческое самопосвящение Вотану от «копья силы»; напоминающая ритуальную слепота на фронте; все шоки его жизни; ритуал постоянного просмотра «Гибели богов» — стали этапами его инициации. Точнее — порабощения воли…

Финал «Гибели богов» гремит трагическими трубными звуками. Брунхильда отдает злосчастное кольцо власти дочерям Рейна. Она вернула страшный долг! Валькирия бросается в погребальный костер Зигфрида. Сцена освещается красными прожекторами. Все гибнет.

К самому фюреру смерть приближалась на фоне страшных и нелепых декораций. Итак, восьмиметровая глубина бункера. «… такой уход под землю отвечал все явственнее проявлявшимся главным чертам его натуры: страху, недоверию и отрицанию реальности» [47]. И вот он мрачно сидит под портретом Фридриха II, машинально поглощая очередную тарелку заварных пирожных. На впалых старческих щеках и усах остаются крошки.

Только что ушел верный Геббельс. Он вслух читал «Историю Фридриха Великого», нашел в ней то место, где описываются поражения пруссаков от русского оружия. Страшная зима 1761/62 годов. Фридрих уже готов принять яд, но слышит своевременное увещевание: «Отважный король, погоди еще немного, и твои мучения кончатся, уже восходит за тучами солнце твоего счастья, которое вот-вот покажется». 12 февраля умерла царица, и свершилось чудо Бранденбургского дома… Фюрер слушал и плакал. Он вспоминал ту короткую надежду, которую дало известие о смерти Рузвельта. Увлекшийся гороскопами Геббельс кричал в трубку: «Мой фюрер, я поздравляю Вас. Звезды предсказали, что вторая половина апреля принесет нам переломный момент. Сегодня — пятница, 13 апреля. Это переломный момент!»

Но — день проходил за днем, и все надежды снова пропали… Остатки воли самого фюрера, несмотря на его склонность к театральным трагедиям, тянулись к жизни. Однако другая, гораздо более могучая воля, требовала смерти. Она издевалась над своей жертвой и пугала ее, попадая в самое больное место этого театрала. Гитлер неоднократно повторял, что не хочет попасть в плен и стать главным персонажем в «поставленной евреями пьесе». Да, лучше смерть. И для самого фюрера, и для всей Германии.

«С приближением краха значительно четче проступили и тенденции к мифологизации. Штурмуемая со всех сторон Германия уподобляется теперь одинокому герою. Гитлер в очередной раз мобилизует глубоко укоренившуюся в немецком сознании тягу к идеализируемому презрению к жизни, к романтике поля брани… Вагнеровские мотивы, германский нигилизм и какая-то романтика гибели входили сюда пестрой и похожей на оперную постановку составной частью. «Лишь одного еще хочу я — конца, конца!» Разумеется, неслучайно Мартин Борман в своем последнем сохранившемся письме из Имперской канцелярии, написанном в начале апреля 1945 года, напоминает своей жене о гибели «доброй памяти Нибелунгов в зале короля Этцеля», и вполне можно предположить, что старательный секретарь и этот образ перенял у своего патрона» [47].

Жена Геббельса Магда на коленях умоляла его спасти для Германии свою жизнь. Он и здесь не отказал себе в театральном жесте: решительно оттолкнул плачущую женщину. Он сказал, что никуда не уйдет из Берлина и останется здесь «на вечном посту».

Ах, как дрожит левая рука! Не унять. На кителе (небывалое дело!) — пятна от пролитого овощного супа. Серое лицо. Синяки под налитыми кровью глазами. Взгляд опустошен.

Бетонные стены, деревянная софа, три кресла. На столе — очки с огромными диоптриями и лупа. Бумаги с увеличенным шрифтом. Небольшой столик с радиоприемником. Он молчит [59] «Его неспособность слушать других доходила до того, что он не слушал даже выступления по радио иностранных политических деятелей, отвыкнув от возражений, он знал лишь… монологи… Окружающие его люди «играли роль своего рода статистов, необходимых ему для развития идеи или для самовозбуждения»… [47]. . Тишина и электрический свет как будто подчеркивают искусственность его существования.

Последние усилия воли направлены только на одно — увлечь за собой как можно больше людей. Послать их в бой.

Еще недавно, в январе, в своем последнем выступлении он попытался внушить по радио всей Германии: победит не Азия, а Европа.

Усилием воли он пытается натянуть на себя какое-то подобие маски прежнего фюрера. Сейчас ему предстоит в последний раз подняться на поверхность. Но сначала — мучительно — проковылять двадцать метров по коридору, то и дело присаживаясь на скамейку.

И вот он обходит строй подростков с фаустпатронами. Вручает кресты. Пока еще — Железные. Увитые листьями с дуба Вотана. Посылает на смерть в последний раз. Стрекочет кинокамера. Последняя съемка…