Эрик Хобсбаум - Эхо «Марсельезы». Взгляд на Великую французскую революцию через двести лет

Интереснее, вероятно, проследить, как различные люди использовали события Великой французской революции для оценки, а затем (и все чаще) для критики событий в России. Еще раз напомним, что французская революция была взята за исторический прототип. Она состояла из шести стадий: первая — начало революции, когда монархия весной — летом 1789 года выпустила инициативу из своих рук; период Учредительного собрания, закончившийся принятием либеральной конституции 1791 года, распад новой системы в 1791 —1792 годах вследствие напряженной внутренней и внешней обстановки, что привело ко второй стадии революции \71\ 10 августа 1792 г. и установлению республики; третья — процесс радикализации 1792—1793 годов, в ходе которого правые и левые революционеры — жирондисты и монтаньяры — вели между собой борьбу в новом Национальном конвенте, а сам режим сражался против мятежей внутри страны и иностранной интервенции. Это привело к перевороту в июне 1793 года, в результате которого к власти пришли левые силы и началась четвертая стадия — якобинская республика, наиболее радикальный период революции, связанный, между прочим (недаром он получил соответствующее название в народе), с террором и «чисткой» внутри правящей группы, а также небывалой и успешно проведенной тотальной военной мобилизацией народа. Когда благодаря этим усилиям Франция была спасена, произошли события 9 Термидора. Мы вполне можем рассматривать время с июля 1794 года до переворота Наполеона как единое целое — пятую стадию, как попытку установить вновь более устойчивый и умеренный революционный режим. Попытка эта провалилась, и 18 Брюмера 1799 года при помощи армии к власти пришел авторитарный режим Бонапарта. Последующий период можно, конечно, подразделить на время правления Наполеона до 1804 года, когда он считался главой республики, и период Империи, но для нас это не имеет особого значения. Как мы уже убедились, либералы времен Реставрации относили весь период правления Наполеона к эпохе революции. По Минье, эпоха эта завершилась в 1814 году.

Аналогия между большевиками 1917 года и якобинцами представляется достаточно очевидной. Поэтому, когда началась революция, противники Ленина из числа левых оказались в затруднительном положении, поскольку трудно было критиковать последователей якобинцев. Ведь именно якобинцы считались наиболее последовательными и действенными революционерами, спасителями Франции; более того, их нельзя было обвинить в экстремизме, поскольку Робеспьер и Комитет общественного спасения боролись с опасностью как справа, так и слева. Именно поэтому Плеханов, не принявший Октябрьского переворота, отказывался видеть в нем победу якобинцев. Он отождествлял большевиков с эбертистами (группой ультралевых, ликвидированной \72\ Робеспьером весной 1794 г.) и не ожидал от переворота ничего хорошего [117] Baron S. H. Plekhanov. — P. 358. . В свою очередь, несколько лет спустя старейшина немецкой социал-демократии, ее теоретик Карл Каутский также заявил, что большевиков нельзя путать с якобинцами. Сторонники большевизма, утверждал он, указывают на сходство между конституционными монархистами и умеренными жирондистами-республиканцами времен французской революции, с одной стороны, и потерпевшими поражение в России эсерами и меньшевиками, с другой, и, естественно, поэтому отождествляют большевиков с якобинцами, чтобы показать, что именно они являются подлинными революционерами. Но если вначале они и были чем-то вроде якобинцев, то действовали совсем по-другому — как бонапартисты, то есть своего рода контрреволюционеры [118] Kautsky K. Jacobins or Bonapartists//Bolshevism at a Deadlock. — L., 1931. — Sec. IIId. — P. 127, 135. Впервые издано в Германии в 1930 году. .

Однако самая авторитетная организация — Общество изучения наследия Робеспьера — считала большевиков последователями якобинцев и приветствовала молодую революцию, выражая надежду, что

«она выдвинет из своих рядов Робеспьеров и Сен-Жюстов, способных оградить ее от двойной опасности — слабости и чрезмерной жестокости» [119] Цит. по: Gerard A. La Révolution Francaise. — P. 81. .

(И, добавим мы, продолжит войну против Германии, из которой большевики быстро вышли. ) Более того, самый большой и признанный специалист по этому вопросу Альбер Матьез, считавший Ленина «удачливым Робеспьером», написал статью «Большевизм и якобинство», в которой утверждал, что, хотя история не повторяется,

«русские революционеры намеренно и сознательно копировали французские прототипы и были проникнуты тем же духом» [120] Le bolchévisme et le Jacobisme. — P., 1920. — P. 24. .

Матьез на короткое время (1920—1922 гг.), вдохновленный примером удачливых Робеспьеров, победивших благодаря более действенной по сравнению с оригиналом доктрине, вступил в новую коммунистическую партию. Этот поступок, возможно, стоил ему кафедры в Сорбонне, освободившейся после ухода в отставку Олара в 1924 году. Тем не менее его вряд ли можно считать типичным марксистом или коммунистом, хотя, осмыслив опыт войны 1914—1918 годов (которую он поддерживал) и русской революции, он смог дать более полный социально-политический анализ периода 1789—1794 годов (1921 г.), чем его предшественники.

\73\ Любопытно, что на первых порах у французских ультралевых революционеров было мало поклонников. Возможно, их обезоружило то, что большевики демонстрировали свое восхищение Маратом, имя которого было присвоено одному из боевых кораблей и улице в Ленинграде. Во всяком случае, сами участники победившей революции охотнее отождествляли себя с Робеспьером, чем с его противниками слева, окончившими свою жизнь на гильотине. Это не помешало Ленину вскоре после Октября заявить, защищаясь от обвинений в проведении якобинского террора:

«Мы не стоим за французский революционный террор, когда на гильотине погибали беззащитные люди, и я надеюсь, что нам не придется заходить столь далеко» [121] Daline V. Lénine et le Jacobisme. — P. 107. .

Увы, надежды эти оказались тщетными. Лишь после полной победы сталинизма ультралевые приобрели сторонников в борьбе с новым «московским Робеспьером»: Даниэль Герен в своей книге «Классовая борьба в период I Республики» (1946 г. ), в которой удивительным образом сочетаются либерторианство с идеями Троцкого и даже кое-какими мыслями Розы Люксембург, вновь воскресил забытое было утверждение, что санкюлоты — это пролетарии, борющиеся против якобинцев-буржуа.

Не известно, считал ли себя Сталин новым Робеспьером, но в годы борьбы против фашизма зарубежные коммунисты, оценивая происходившие в Советском Союзе судебные процессы и «чистки», склонны были считать их столь же оправданными необходимостью, как и в 1793—1794 годах [122] «Ныне я сам одобряю, причем без всяких оговорок — и даже с энтузиазмом, — ту силу и жесткость, с которой Сталин обрушился на врагов социализма и агентов империализма. Перед лицом капитуляции западных демократий Сталин вспомнил забытый урок якобинского террора, неумолимой жестокости для того, чтобы защитить отечество и социализм» ( Amendola G. Lettere a Milano: Ricordi e Documenti. 1939—1945. — Rome, 1973. — P. 17— 18). — История жизни Амендолы показывает, что он вовсе не был убежденным сектантом или слепым приверженцем Сталина. См. Boffa G. I1 fenomeno Stalin nella storia del XX secolo. — Bari, 1982. — P. 137 (далее: Boffa G. I1 fenomeno Stalin). . Это в первую очередь относится, конечно, к французам, поскольку в этой стране по причинам, не имеющим отношения ни к Марксу, ни к Ленину, в историографии периода якобинской диктатуры Робеспьер представлялся идеальной политической фигурой. Поэтому именно французские коммунисты, подобные Матьезу, видели в Робеспьере «прообраз Сталина» [123] Sylvain Molinier //La Pensée. — Marg-Avril, 1947. — P. 116. . Возможно, в других странах, где слово «террор» не ассоциируется с национальной славой и революционным триумфом, не стали бы проводить подобные параллели со Сталиным. Тем не менее трудно не согласиться с Исааком Дойчером, утверждавшим, что Сталин,