Владимир Егоров - У истоков Руси: меж варягом и греком

Воображение – штука весьма податливая. Стоило только подумать о приглашении к себе некоего гипотетического читателя, как оно уже рисует толпы жаждущих внять мудрому слову. Лестно, конечно, но и обременительно. Пожалуй, я все же ограничусь одним читателем, но на всякий случай, если ко мне нежданно-негаданно вломятся толпы порожденных моей фантазией поклонников, обзаведусь еще и хорошим воображаемым дворецким, преданным, исполнительным и… слегка глуховатым, чтобы не откликался на каждый стук в дверь. Поскольку я не намерен требовать от кандидатов в домоправители письменных рекомендаций, мне вполне подойдет Бэрримор. Я готов закрыть глаза на то, что шурин у него каторжник-убийца, во имя их общей родственницы, миссис Бэрримор, которая готовит овсянку – пальчики оближешь. (Придется облизывать – не ходить же с пальцами, измазанными в липкой массе, на которую не позарится даже голодная захудалая дворняга.)

Итак, дело решенное. Набираю в легкие побольше воздуха и ору:

– Бэрримор!

И… о чудо! В ответ явственно слышу чуть ворчливый, но, с одной стороны, полный уважительного внимания, а с другой, – требующий внимательного уважения голос, который доносится, кажется, с самого туманного Альбиона:

– Да, сэр!

– Я не сэр, Бэрримор.

– Конечно, сэр!

– Ну хорошо, хорошо… – В конце концов, почему бы не дать моему воображаемому читателю возможность пообщаться на «ты» с воображаемым сэром? – А что у нас на завтрак, Бэрримор?

– «Повесть временных лет», сэр!

– А на обед?

– «Повесть временных лет»… сэ-эр.

Кажется, про ужин лучше не спрашивать. Впрочем, что такое английский ужин?!

Мой любознательный читатель, мы с Бэрримором в полном твоем распоряжении. Догадываюсь, что тебе было недосуг прочесть «Повесть временных лет» самому, хотя допускаю, что когда-то ты брал ее в руки и даже начинал неуверенно листать. Присаживайся рядом со мной в мрачноватой гостиной, где тени от камина лениво бродят по закопченым стенам среди портретов давно почивших баронетов, и мы прочтем вместе – не пугайся – всего лишь самое-самое ее начало. И не подряд, а выборочно, только то, что достойно стать объектом совместного чтения, и это чтение может оказаться интереснее, чем ты думаешь.

Устроился? Тогда я снимаю с печально скрипнувшей полки фолиант, сдуваю с него слой пыли, после чего на обложке проявляется виньетка-тиснение: «БСЭ» (именно так мы и дальше будем именовать Большую советскую энциклопедию). Осталось только найти нужную закладку, и вот мы с тобой, мой чихающий от пыли читатель, читаем:

«“Повесть временных лет” – общерусский летописный свод, составленный в Киеве во 2-м десятилетии 12 в. и положенный в основу большинства дошедших до настоящего времени летописных сводов. Как отдельный самостоятельный памятник “П. в. л.” не сохранилась… в списках некоторых летописных сводов составителем “П. в. л.” назван монах Киево-Печерского монастыря Нестор… После своего появления “П. в. л.” ещё дважды подвергалась переработкам. Источниками 1-й редакции “П. в. л.” послужили Киево-Печерский свод конца 11 в., русско-византийские договоры 10 в., “Хронограф по великому изложению” – древнерусское компилятивное сочинение по всемирной истории, византийская хроника Георгия амартола, житие василия Нового, соч. Епифания Кипрского, тексты Священного писания, “Сказание о грамоте Словенской”, предания о восточно-славянских племенах, о Кие, о мести Ольги древлянам, устные рассказы Яна вышатича, монахов Киево-Печерского монастыря и др… После неоконченной статьи 1110 в “П. в. л.” содержится запись о написании летописи в 1116 игуменом Сильвестром, который создал новую, 2-ю редакцию “П. в. л.”. Сильвестр был игуменом Михайловского выдубецкого монастыря, семейного монастыря владимира Мономаха. Он частью опустил, а частью изменил последние статьи 1-й редакции “П. в. л.”. При переделках Сильвестр большое внимание уделил владимиру Мономаху, преувеличив и приукрасив его роль в событиях конца 11 – начала 12 в., и ввёл ряд дополнений в “П. в. л.”. в 1118 “П. в. л.”

была подвергнута новой переделке. в центре внимания 3-й редакции “П. в. л.” остаются события, связанные с домом Мономаха, главным образом с сыном владимира – Мстиславом. Последний редактор “П. в. л.” дополнил свой источник данными о семейных делах владимира Мономаха и его отца всеволода, уточнил данные о византийских императорах, в родстве с которыми состояли Мономахи. в целом же “П. в. л.” сохранила то значение, какое придал ей Нестор, – первого на руси историографического труда, в котором история Древнерусского государства была показана на широком фоне событий всемирной истории. Летописцы призывали князей к единству и защите русской земли от внешних врагов. Летопись вобрала в себя родовые предания, повести, сказания и легенды исторического и сказочно-фольклорного характера, жития первых русских святых, произведений современной летописцам литературы. Язык летописи тесно связан с живым русским языком 11—12 вв., отличается лаконичностью и образностью… (Перевод и подготовка текста Д.С. Лихачева)».

Перед энциклопедиями я благоговею с детства, с тех еще времен, когда жили мы с матерью в тринадцатиметровой комнатушке тринадцатикомнатной коммуналки на Самотеке. Среди наших многочисленных и самых разных соседей вспоминаю старого профессора Ширинского и совсем уж древнего еврея Наума Шепселевича, за глаза прозванного мною Мафусаилом. Ширинский был, кажется, профессором музыки, но мне запомнился как редкий эрудит. Мафусаил, всегда навеселе и всегда в одном шлепанце, иногда левом, иногда правом, вообще почитал профессора едва ли не богом и, встретив того в коридоре, бросал свои неспешные дела (если, конечно, они были неспешными, ибо встреча происходила чаще всего в коридоре на пути в уборную, где вот-вот могла собраться немалая очередь), шаркал шлепанцем вслед за профессором и обязательно задавал очередной каверзный вопросик. Похоже, вопросики эти он готовил заранее. Ширинский подробно, хоть и чуточку брезгливо отвечал, и просветленный Мафусаил шаркал дальше, восхищенно приговаривая со своим местечковым выговором:

– Нэт, ви только подумайтэ, он вед прочёл всего энциклопедического словара!

Наверно детское благоговение перед энциклопедической мудростью я с годами слегка подрастерял, поэтому без особого насилия над собой пощадил тебя, мой неподготовленный читатель, и процитировал статью БСЭ не полностью. Но и процитированного хватает, чтобы озадачить.

Что же такое «Повесть временных лет»? В начале приведенной статьи БСЭ предмет нашего интереса представлен как «общерусский летописный свод…. положенный в основу большинства дошедших до настоящего времени летописных сводов». То есть попросту летопись. Однако ниже читаем нечто иное: «В целом же «П. в. л.» сохранила то значение, какое придал ей Нестор, – первого на Руси историографического труда». Уже не летописный свод, а историографический труд. Может быть, я чего-то недопонимаю, но в моем недопонимании (не сильно меня смущающем, поскольку точно так же «недопонимал» сам Брокгауз) летописи – это погодные отчеты о произошедших событиях. В Риме, и потом Западной Европе, они соответственно назывались анналами, а в Византии – хрониками, то есть «временниками» [1]. Писали летописи и на Руси, и в Европе в основном монахи, скрупулезно фиксируя, что видели или слышали. И только. Историографический же труд – это нечто научное, исследовательское, творческое, наконец. Никак не летопись. По-моему, надо все-таки выбирать: либо то, либо другое. Не берусь судить, «тянет» ли «Повесть временных лет» на научное исследование, но без колебаний утверждаю, что это не летопись. Начало произведения вообще не имеет никакого отношения к летописанию. Одиночные летописные вкрапления начинаются лишь с 1000 года, но и после этого «Повесть временных лет» летописью не становится. По-моему, жанр произведения точно определил сам автор, назвав его повестью. То есть он писал, а мы соответственно будем читать беллетристику, литературное произведение, в данном случае на историческую тему. Я не вижу причин не соглашаться с автором и буду в дальнейшем именовать «Повесть временных лет» просто, но подчеркнуто «Повестью».