Игорь Зимин - Зимний дворец. Люди и стены. История императорской резиденции. 1762-1917

После, пришед на половину Государыни Императрицы Александры Федоровны, где до того выносили вещи по распоряжению разных особ, нашел еще некоторые тяжелые, которые с помощью найденных тут мастеровых были сняты и отправлены. В то же время объявили мне, что на Салтыковской лестнице солдаты столпились с вещами и останавливаются с выноскою. Я, оставя мастеровых одному из господ флигель-адъютантов, старавшемуся снять в приемной комнате малахитовую вазу, побежал к лестнице Салтыковой, отделив оттуда с вещами людей, указал им ход через парадную лестницу покойной Императрицы Марии Федоровны. Но, пришед туда, встретил, что и сию лестницу загромоздили разными тяжестями. Велев собравшимся людям разобрать и открыв ход, пошел по Темному коридору, что к Адмиралтейству – здесь увидел в комнате, что перед Гардеробной покойной Императрицы сложены из Тронной серебряные канделябры, кронштейны, большие шандалы, столы, со стен бархат и прочие вещи, при которых находился дворцовой роты унтер-офицер Поздняков и гренадеры. Туж минуту обратясь за людьми, пришед для поднятия вещей, унтер-офицер начально не соглашался, но, убедясь представляемою от меня близкою опасностию и что все сии вещи могут погибнуть, он решился с гренадером отправить, которые и перенесены под наблюдением моим к Монументу. Затем, по утру в 8 часов другого дня камер-фурьер Петров объявил, что Государь Император приказал вещи от Монумента переносить в комнаты Главного штаба; но как в отведенных комнатах можно было поместить токмо бронзы, картины, книги и материи», чиновник перенаправил поток вещей в «Екзерцизгауз», о чем «в 3 часу словесно донес об оном министру императорского двора» [300].

Оставили воспоминания и те, кто в силу служебных обязанностей смотрел на пожар со стороны. Среди них была фрейлина Мария Карловна Мердер, дочь воспитателя цесаревича К.К. Мердера.

Она записала в дневнике вечером 18 декабря, когда дворец еще горел: «Какое горе, – Зимний дворец горит! Ужасно видеть чудные громадные окна, подобные пылающим огненным печам. Сколько погибших миллионов! Потеря тем более чувствительная, что дворец этот один из немногих памятников столицы, хранивший предания нескольких царствований. Потеря до того громадная, что оценить ее представляется невозможным. Сегодня утром, по дороге в Аничков дворец, к великим княжнам, мы остановили карету, чтобы видеть ужасную картину разрушения… Все четыре этажа пылают; снопы пламени и клубы дыма вырываются из крыши. Но своды, говорят, невредимы. Лишь на подъезде вдовствующей императрицы обрушились украшавшие его богатые мраморы. Великая княжна Александра (Николаевна. – И. З.) сказала моей матушке: Вообразите, вчера вечером, в 9 час. с минутами, сидя за столом, я случайно взглянула во двор дворца и вскрикнула: „Мы горим!“ – Камердинер отвечал, что это ничего, – выкинуло из трубы. Вас тогда уже не было. Я сказала о том г-же Hienboten. Затем созвали прислугу, и мне вновь отвечали: „Ничего, не тревожьтесь!“ Тогда мы легли. Вы знаете, что государь был в театре. Ему докладывают, что дворец горит. Он поднимается с места, но его тотчас же убеждают остаться на спектакле, уверяя, что огонь уже потушен. Государь с беспокойством смотрит в партер и замечает уход коменданта. Тогда он говорит матушке: „Я хочу лично видеть, что происходит“. – По дороге батюшка встречает дядю Михаила (Павловича), узнает, что пожар далеко не шуточный, и поручает передать своей супруге, чтобы она ехала в Аничков дворец. Матушка, получив это распоряжение, спрашивает: – Где же дети? – Они еще в Зимнем дворце. – В таком случае я еду в Зимний дворец! Карета уже тронулась, когда матушка крикнула: „В Зимний дворец!“

Тотчас же нас перевезли. Что же касается матушки, то она осталась, чтобы привести в порядок и уложить свои бумаги, затем сама перенесла их к Нессельроде, у которых провела часть ночи. У нее достало самообладания подумать о девице Кутузовой, которой грозила опасность, так как, будучи больною, она лежала в верхнем этаже дворца.

Генерал-адъютант А.Х. Бенкендорф. 1824 г.

Мы еще не выезжали из дворца, когда, могу сказать, на наших глазах рухнула чудная Георгиевская зала. Пожар распространялся с поразительною быстротою. Матушка полагает, что ему скорее помогали, чем тушили. Батюшка на своих руках вынес икону Пречистой Девы – спустя мгновение церковь обрушилась. К счастью – все мы здоровы; только на батюшку страшно глядеть: от дыма прошлой ночи у него глаза совершенно красны» [301].

По распоряжению Николая I уже 18 декабря 1837 г. создали Следственную комиссию под председательством главы III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и начальника Отдельного Корпуса жандармов А.Х. Бенкендорфа. Комиссия немедленно установила режимный допуск на пепелище дворца, установив воинскую охрану и введя особые «пропускные билеты» для входа и выхода в охраняемый периметр.

Комиссия за 7 дней опросила четыре десятка свидетелей. Место предполагаемого возгорания члены комиссии лично осмотрели 2223 декабря 1837 г. По итогам расследования 29 декабря Николаю I представили доклад, в котором, как это ни странно, не оказалось «окончательных выводов»: «…по осмотру оказалось, что труба, идущая из лаборатории, толщиной в 1,5 кирпича, по наружности совершенно исправна, не имеет ни трещин, ни пробоин, кроме тех, кои несколько входят в нее, не касаясь, впрочем, канала трубы…» Особенно пристрастно допрашивали четырех дворцовых трубочистов и главного дворцового печника. Судя по их показаниям, все дымоходы и душники находились в полной исправности. В итоговой части доклада Комиссии подчеркивалось, что «злоумышлений в пожаре никаких не предусматривается» [302].

Параллельно с докладом Следственной комиссии в этот же день (29 декабря) на имя министра Императорского двора поступил доклад от начальника Гоф-интендантской конторы. Озабоченность чиновников Гоф-интендантской конторы вполне понятна, поскольку именно на них лежала вся тяжесть ответственности за пожар, уничтоживший главную императорскую резиденцию.

Судя по этому докладу, при постоянных перестройках залов Зимнего дворца возникали воздушные мешки между капитальными и деревянными стенами. Эти деревянные стены, отделанные под мрамор, начали тлеть задолго до пожара, поскольку в морозный декабрь 1837 г. печи топили в усиленном режиме. После того как пожарные вскрыли такую перегретую и сухую как порох фальшивую зеркальную панель, и произошло мгновенное возгорание. По невысказанному, но отчетливо просматривавшемуся мнению чиновников Гоф-маршальской части, главная доля ответственности возлагалась на Огюста Монферрана, который и возводил эти деревянные конструкции, не всегда согласуясь с мерами пожарной безопасности. Если следовать их логике дальше, то какая-то часть вины за страшный пожар лежала и на царе, с санкции которого проходили все перестройки в Зимнем дворце. Однако все понимали, что Монферрана трогать нельзя, поскольку это непосредственным образом заденет Николая I. Видимо, именно этим и объясняется столь обтекаемое заключение комиссии Бенкендорфа [303]. С другой стороны, и Монферрана винить было нельзя. От архитектора царь требовал моментального изменения облика огромных залов, при этом без применения каких-либо капитальных материалов, а на все перестройки отводились только несколько летних месяцев. Поэтому деревянные перегородки и фальшивые стены имелись в Зимнем дворце во множестве.