Вадим Нестеров - Герои вчерашних дней

Помню свое удивление, когда я узнал, что албазинцы существуют в Китае до сих пор. Потомки этих казаков за три столетия, конечно же, полностью окитаились, но сохранили православие и стали, по сути, субэтнической группой. Позапрошлым летом я даже познакомился с одним из них. Дело в том, что после смерти последнего православного священника в Китае, настоятеля харбинского храма отца Александра Ду, китайские власти категорически не позволяли Русской православной церкви прислать нового. Потом нашли компромисс — 15 гражданам КНР разрешили уехать в Россию для обучения в семинариях и принятия сана. С одним из них, молодым парнем, учившимся тогда в Московской семинарии, меня и познакомила бывшая студентка моей жены. По-русски он говорил неважно, но первым же делом объяснил, что фамилия его — Дэ, но на самом деле так просто переделали фамилию его предков, а по правде он Дубинин. Сколько столетий прошло, а иди ж ты…

Но я отвлекся. Вернемся на Албазин.

Когда я называю Нерчинск соседним Албазину городом, это значит лишь, что ближе никаких крупных русских поселений не было, и никуда кроме Нерчинска разгромленные казаки податься не могли. На самом деле соседство это весьма относительно, путь от Албазина до Нерчинска не близкий даже по сибирским меркам — сперва две с половиной сотни верст по Амуру, потом еще верст триста пятьдесят по реке Шилке.

В Нерчинск беженцы прибыли почти через месяц, 10 июля 1685 года. А аккурат за день до этого, 9 июля, на постой к воеводе Власову определился добравшийся таки до Нерчинска Бейтон со своим анархическим воинством.

Наши герои встретились. Но, думается, вряд ли их сильно занимало новое знакомство — обоим других забот хватало. Как вы понимаете, и тот, и другой были по уши в дерьме, причем как исправить ситуацию — не очень понятно. И перед тем, и перед другим стоял вопрос, который надо было решать незамедлительно: «Как действовать дальше?».

Оставаться в Нерчинске было нельзя. За эти два дня население маленького Нерчинска увеличилось вдвое, и на такую прорву народа просто не было припасов. Надо было что-то придумывать.

Скорее всего, решение принимали все трое «начальных людей»: казачий голова Афанасий Бейтон, воевода несуществующего более албазинского воеводства Алексей Толбузин и «гостеприимный хозяин», нерчинский воевода Иван Власов.

Так и представляешь себе эту картину — три крепких бородатых мужика, трое «государевых людей», устроившихся на лавках в воеводской избе. «Гневный», как его именуют, воевода Власов, единственный в этой компании человек непричастный. На нем вины нет, хотя забот ему, конечно, подвалило. Во-первых, непонятно, что делать со свалившейся на его голову массой людей, а во-вторых, что гораздо серьезнее, угадываются неважные перспективы и для собственного воеводства — кто знает, остановятся ли «богдойцы» на Албазине?

А рядом с озадаченным воеводой два лузера — опоздавший и проигравший. С ними все гораздо серьезнее.

Знали бы вы, сколько государственных решений в нашей истории принималось вот так — в избах всяких мухосраньских городков, суровыми мужиками, иногда и принявшими на грудь для храбрости. Причем принимали эти решения люди, никаких прав на это не имевшие.

Странный парадокс. Россия всегда, во все времена, едва ли не с Ивана Третьего была гиперцентрализованным государством. Это, можно сказать, ее видовой признак. У нас в конечном итоге все и всегда решает один человек, как бы он не звался — «царь-батюшка» или «гарант Конституции». Но при этом львиная доля наших территориальных приобретений, особенно в Азии — результат самодеятельности и превышения власти. Эдакая «инициатива с мест», когда кашу заваривали провинциальные «наместники», а правительство ставили в известность уже постфактум. Достаточно вспомнить, как даже в цивилизованном XIX веке Муравьев «сплавлялся» или Черняев «линию ровнял».

Почему так происходило — в принципе понятно. Сильная централизация имеет как плюсы, так и минусы. Посудите сами — пока с центром свяжешься, пока там маховик закрутится, пока бюрократическая махина выплюнет из себя какое-то решение — время уже ушло и удобная ситуация потеряна безвозвратно. Так не проще поставить на любимое русское авось, сыграть с судьбой в «пан или пропал»? Не выгорит дело — ну что ж, за самоуправство отвечу, но уж если сложится — царь-батюшка старания оценит и милостью не оставит.

Так случилось и в этот раз. Речь идет о возможной войне между двумя огромными государствами, а решение принимают трое нижних дворянских чинов с далекой окраины, которые в Москве по большому счету никто, и звать их никак.

Что порешили наши герои — догадаться немудрено каждому, кто хоть немного знаком с психологией русских. Коль уж напортачил всерьез, в ход идет известное: «Товарищ генерал, разрешите вернуться и кровью искупить свою вину. Зубами гадам глотки рвать буду, но позор смою!». Вот только не было под рукой товарища генерала, на сотни долгих верст вокруг не было ни одного начального государева человека, кроме их троих. И не было, по большому счету, у двух детей боярских иной дороги, кроме как обратно на восток — дабы не потерять Даурской земли.

Тянуть не стали и выступили буквально через пару недель, 1 августа. Первым к Албазину ушел Бейтон, во главе отряда из 198 казаков. Толбузин остался в Нерчинске дожидаться оставленного Бейтоном на Ангаре военного снаряжения, которое вскоре должны были подвести. Военный отряд, не связанный женками, детьми и всяким скарбом, добрался до спаленного Албазина намного быстрее — уже 10 августа были на месте. И здесь наконец хоть в чем-то повезло — новопоселенцы обнаружили, что китайцы, уходя, не тронули посеянного албазинцами хлеба, а это почти тысяча десятин. Пришлось казакам срочно переквалифицироваться в крестьян и спасать урожай, запасая продовольствие. И появление в конце августа Толбузина с оставшимися людьми (316 человек) оказалось как нельзя кстати.

Но, как не важны были запасы провизии, главное дело было другим. Крепость. Крепость надо было восстанавливать как можно скорее, потому что никто из вернувшихся не питал иллюзий относительно поведения маньчжур — их возвращение под стены Албазина было только вопросом времени.

Очень похоже, кстати, что, на счастье албазинцев, Бейтон понимал и в фортификационном деле — слишком уж не похожа получилась новая крепость на старую, тут явно работал человек, не чуждый военной технической мысли. Сожженный Албазин был традиционной для Сибири «фортецией» — деревянной четырехугольной крепостью с тремя башнями, обнесенной широким рвом, укрепленной палисадом и «чесноком» — несколькими рядами заостренных колов, присыпанных землей. А новая твердыня больше напоминала западноевропейские цитадели, при строительстве которых ориентировались на укрепления бастионного типа. Это подтверждают данные археологических раскопок, да и на рисунке Албазина в книге Витсена «Северная и Восточная Татария» ясно видны бастионные укрепления по четырем сторонам крепости. Кстати, известный писатель С.В. Максимов, побывавший на Амуре еще в середине XIX века, прямо приписывал строительство нового Албазина Бейтону.