Лоран Тейс - История Франции. Том 2. Наследие Каролингов

Хорошо ли мы знаем то, что мы знаем? Необходимо пояснить кое-что, прежде чем мы приступим к истории двух столетий. Как рассказать с точностью, достоверно и, главное, истинно о времени, отделяющем нас от смерти Карла Великого в 814 году, об эпохе, охватывающей отрезок времени вплоть до 1000 года, когда царствовал Роберт, второй из династии Капетингов?

Чтобы попытаться понять эту эпоху, мы обращаемся к Фукидиду, Цезарю или Тациту. Или к Нитгарду, Флодоарду и Ришеру. У нас, французов, Карнак, Акрополь, Помпея IX–X веков свелись всего-навсего к каким-то кускам какой-нибудь стены, склепам и ямкам от столбов. Одна могила Тутанхамона, без сомнения, хранила больше ценных предметов, нежели все, что оставили нам Каролинги Западной Франкии.

Во что одевался Роберт Сильный? Действительно ли был подписан договор в Сен-Клер-сюр-Энт? На каком языке говорил Людовик IV Заморский? В каком возрасте был коронован Гуго Капет? Мы пренебрегаем этими подробностями, а ведь речь здесь идет о самых значительных фигурах. Что же тогда говорить о народных массах, об имевших место событиях и об их связи, об образе мыслей и действия? Чем больше мы погружаемся в эти два столетия, тем больше сгущаются потемки.

Разумеется, существуют исторические документы, довольно многочисленные в количественном отношении. Написанные в подавляющем большинстве церковными лицами, они не ставили себе целью описывать земную жизнь. Как же истолковать, заставить говорить эти жития святых, рассказы о чудесах, канонические трактаты, даже анналы и хроники? Лишь редкие монастырские описи и дарственные грамоты, число которых растет после 950 года, бросают слабый луч света на эти весьма узкие места. Конечно же, дело касается только церкви. Светское общество в то время почти целиком погружено в молчание. Кроме того, клерикальная литература и не стремилась описывать этот, земной, мир, — скорее наоборот. Ее язык, латынь, обновленная в свете античности, была понятна все более и более узкому кругу образованных людей. Сам король Гуго Канет не понимал латыни. И даже этот язык подчас вводит нас в заблуждение или же повергает в изумление. Пример? В монастырских описях начала IX века нам встречаются разные названия при обозначении сельскохозяйственных орудий: то «соха», то «плуг». Так что же, первобытная соха или сразу уже современный плуг? В одном месте употреблен термин, которым владел автор образованный, читатель Вергилия, в другом месте виден автор не столь просвещенный. Вообще слово «плуг» могло означать «соху», и наоборот, или даже какой-нибудь промежуточный инструмент. В таких случаях археология является плохим помощником: жалкие деревянные предметы, изредка окованные металлом, почти все исчезли, не дойдя до наших дней. Итак, что же нам остается, кроме как не признаться в своей неосведомленности?

Безусловно, может сделать законные выводы тот, кто нашел клад с монетами, раскопал фундамент здания, достал со дна остов корабля, заботливо расшифровал и издал послание епископа, открыл какую-нибудь неопровержимую вассальную зависимость. Благодаря неутомимым исследованиям, наше знание с IX–X веков постоянно прогрессирует, и особенно в последние пятнадцать лет. На современные работы я буду ссылаться беспрестанно, однако не собираюсь делать из этого чрезмерные обобщения.

Исследования данной эпохи позволят лишь изредка достичь синтеза, да и то малодостоверного. Фрагментарные и рассеянные, еще существующие документы свидетельствуют, что Франция IX X веков была средоточием крайних противоположностей: завоевание территорий, образ жизни, социальные структуры, уровни культуры кардинально меняются в пространстве, даже на близком расстоянии или внутри одной и той же системы. Эволюция нигде не происходит одинаково. Кажется, что еще жива античность, сохраняется в силе романский мир, тогда как уже становится различимой система помещичьего землевладения. Короче говоря, изучение отдельных разновидностей чаще всего говорит само за себя. Хуже всего мы осведомлены в области производства, потребления и распределения материальных благ. Здесь риск приблизительности, даже искажения смысла настолько велик, что я предпочел бы ничего не добавлять сверх того, что написано об этом современниками той эпохи.

Более устойчивой и однородной представляется область идей, выражение которых является уделом узкого круга элиты: Бог, Церковь, король, соответствия между земным сообществом и Небесным Градом, вот главные понятия, которые непрерывно питали работу интеллекта, лишь отдаленно связанного с материальной действительностью. Гораздо больше нам есть что сказать о Боге, в отличие от способа производства, ибо Бог и понятие о Боге являются определяющими, производящими сами структуры. Даже на расстоянии от той эпохи мы и сегодня должны трактовать и иногда принимать буквально терминологию сакрального. В этом, невзирая на изменчивость и скачкообразность, заключается глубинная целостность рассматриваемого нами периода, его единство под знаком священной монархии, каковы бы ни были основания королевской власти у дюжины властителей, начиная с Людовика, уже Благочестивого, и кончая Робертом, тоже Благочестивым.

Как и в предыдущем томе, мы рассматриваем территорию, занимаемую современной Францией. Подобные разграничения не вполне уместны для IX–X веков, так как начиная с Верденского договора 843 года и до прихода к власти Гуго Капета в 987 году проявляются слабые черты постепенного формирования национальной идентичности. Не искажая контуров, попытаемся найти надлежащий выход из положения.

Разделять, дробить — вот правило. У франков королевская власть всегда использовалась именно так: раздел состояния между наследниками мужского пола. Каждый имеет право на свою долю. Семейным делом было наследование королевства, полномочий, богатств, исчисляемых людьми и землей. Именно отец семейства делит по справедливости. В 806 году в Тионвиле, следуя традиции своих предшественников, Карл Великий вступил во владение своим уделом, раздел которого, в свою очередь, вступал в силу после его смерти. Трое его сыновей — Карл, Пипин и Людовик — были уже королями, но не потому, что владели королевством, а потому, что являлись детьми короля. Коронация утверждала и освящала то, что передавалось из рода в род по наследству. Каждый из трех юношей получит, когда придет время, треть «империи, или королевства». О титуле императора и речи не было. Этим титулом определялся только сам Карл Великий. Императорский титул был сугубо личным делом и не переходил по наследству в династии Каролингов.