Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Впервые в истории Киева неприятель вошел в него как в побежденный город. И, несмотря на то что неприятелем этим были свои же, русские князья, столица Руси подверглась варварскому разгрому, словно в нее ворвались степные орды. Грабежи и убийства продолжались два дня. Победители искали добычу везде: на Подоле и на Горе, в монастырях и храмах, не исключая собор Святой Софии и Десятинной церкви. Киевский летописец рисует картину города, объятого пламенем пожаров, оглашаемого криками ужаса и отчаяния: «И не бысть помилования нико-муже ни откудуже: церквам горящим, крестьяном [христианам] убиваемом, другым вяжемым [других вязали, то есть уводили в рабство], жены ведоми быша в плен, разлучаеми нужею от мужий своих, младенци рыдаху зряще материй своих… и бысть в Киеве на всих человецех стенание и туга и скорбь не утешимая и слезы непрестаннии». Торки и берендеи зажгли было Киево-Печерский монастырь, но монахи сумели потушить пожар. Наконец союзное войско покинуло истерзанный город, увезя с собой «именья множьство» (частное имущество киевлян) и «всю святыню»: иконы, богатые оклады, богослужебные книги, пышные священнические одеяния и даже снятые со звонниц колокола. В то время подобные действия не расценивались как святотатство. Согласно тогдашним представлениям волость, чья столица лишалась церковных ценностей, теряла вместе с ними Божественное покровительство, а в конечном счете — государственный суверенитет {209} 209 Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. А, 1980. С. 242. . Именно это и случилось с Киевом. Вместо того чтобы сесть на киевском столе самому или передать его кому-нибудь из старших князей, Андрей посадил на нем своего младшего брата Глеба, словно речь шла не о великом княжении, а о рядовом волостном держании. Это распоряжение Андрея произвело переворот в политическом строе Древней Руси, суть которого, по известному определению В.О. Ключевского, заключалась в том, что старшинство было отделено от места [387] «До сих пор звание старшего великого князя нераздельно соединено было с обладанием старшим киевским столом. Князь, признанный старшим среди родичей, обыкновенно садился в Киеве; князь, сидевший в Киеве, обыкновенно признавался старшим среди родичей: таков был порядок, считавшийся правильным. Андрей впервые отделил старшинство от места: за ставив признать себя великим князем всей Русской земли, он не покинул своей Суздальской волости и не поехал в Киев сесть на стол отца и деда. Известное словцо Изяслава о голове, идущей к месту, получило неожиданное применение: наперекор обычному стремлению младших голов к старшим местам теперь старшая голова добровольно остается на младшем месте. Таким образом, княжеское старшинство, оторвавшись от места, получило личное значение, и как будто мелькнула мысль придать ему авторитет верховной власти» (Ключевский В.О. Указ. соч. Т. I. С. 321—322). . Но вернее будет сказать, что старшинство было перенесено из одного места (Киева) в другое (Владимир). Иными словами, вместо великого князя Киевского на Руси появился великий князь Владимирский, управлявший Киевом через своего посадника. И хотя такому положению вещей не суждено было закрепиться надолго, с политическим значением «златого» киевского стола как средоточия верховной власти в Русской земле было покончено навсегда. Уделом владельца Киева отныне стало не требовать, а просить, не повелевать, а подчиняться.

Новая политическая система, возникшая в 1169 г., просуществовала всего несколько лет. Взятие Киева стало вершиной успехов князя Андрея, за которой последовал ряд крупных неудач, завершившихся кровавой драмой в Боголюбове. Трудно отделаться от мысли, что над владимирским князем навис какой-то злой рок, настолько необъяснимыми кажутся его поражения в зените славы и могущества.

Прогнав из Киева Мстислава Изяславича, Андрей захотел разделаться и с его сыном Романом, княжившим в Новгороде. Между тем новгородцы как будто дразнили грозного соседа дерзкими вылазками в его владения. Осенью 1169 г. новгородский воевода Данислав Лазутинич с дружиной отправился собирать дань «за Волок», в области вокруг Белоозера, где новгородские и суздальские «смерды» (данники) жили бок о бок или даже вперемежку друг с другом. Андрей выслал против Данислава «свой полк». Новгородский летописец говорит, что новгородцев было всего 400 человек, а суздальцев 7000, но Бог «пособи новгородцем», которые перебили 1300 вражеских ратников, а сами потеряли «15 муж». Крайне сомнительно, чтобы цифры, касающиеся суздальской стороны, были верны. Эту победную реляцию, по всей видимости, надо понимать так, что суздальцы имели большой численный перевес над новгородцами, быть может, двух- или трехкратный, и тем не менее потерпели полный разгром. Пользуясь тем, что весь край оказался в его руках, Данислав «взяша всю дань» с новгородских данников, «а на суздальскых смердех другую».

Дабы покончить с Романом одним ударом, Андрей в начале 1170 г. двинул на Новгород ту же огромную союзную рать, которая недавно разорила Киев. С владимиро-суздальскими полками шли дружины князей рязанских, муромских, смоленских, полоцких «и просто рещи [попросту сказать], вся земля Русская совокупися», — как выразился летописец. Предводительствовали этим воинством все те же лица — князь Мстислав Андреевич и воевода Борис Жидиславич; вероятно, и поставленная перед ними цель ничем не отличалась от прошлогодней: тотальный грабеж новгородских святынь и ликвидация независимости Новгорода.

Вторгнувшись в Новгородскую землю, ратники Мстислава Андреевича рьяно принялись за дело: «Много зла створиша, села вся взяша и пожгоша, и люди по селом иссекоша, а жены и дети, именья и скот поимаша» (Лаврентьевская летопись).

Но затем произошло неожиданное. Осажденные новгородцы отразили один за другим четыре приступа; последний из них, продолжавшийся весь день 25 февраля, был особенно яростным, но к вечеру победа склонилась на сторону Романа Мстиславича, и союзное войско ударилось в бегство. Отступать пришлось по разоренной стране, во владимиро-суздальских полках начался падеж коней, следом за животными от голода стали умирать и люди, а новгородцы наловили по лесам столько оголодавших, павших духом суздальцев, что продавали их за бесценок, по две ногаты за голову [388] Вместо обычных 5 гривен, которые давали за раба (в одной гривне — 20 ногат). По Русской Правде XII в. ногата — цена поросенка или барана; согласно летописным известиям, 2 ногаты стоила мера хлеба в неурожайный год. .