Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

На этот раз их слова возымели действие. Уже через сутки, 20 апреля, 60-летний Мономах с дружиной стоял у стен Киева и, встреченный «с честью великой» духовенством «и всими кияне», сел «на столе отца своего и дед своих». Приезд популярного в народе князя породил надежды на лучшее — «и вси людье рады быша». Волнения улеглись.

Призывая Владимира на княжение, «большие и нарочитые мужи», вероятно, надеялись, что он железной рукой усмирит бунтовщиков, как это сделал князь Изяслав Ярославич в 1069 г. Однако их надежды не оправдались, репрессий не последовало. Вместо этого Мономах постарался снять социальное напряжение, пойдя навстречу пожеланиям широких слоев населения Киева. По всей видимости, миролюбивый настрой князя объясняется тем, что злоупотребления, против которых восстали киевляне, были обычным явлением и в других областях Руси. Для того чтобы не допустить распространения мятежа на соседние с Киевом земли, требовалось не карать доведенных до отчаяния людей, а устранить причину народного недовольства.

Это и попытался сделать так называемый «Устав Владимира Мономаха» (известный по спискам Пространной редакции Русской Правды, где он выделен особым заголовком). Как сообщает первая статья этого памятника, вскоре по прибытии в Киев Владимир собрал в княжьем селе Берестовом своих наиболее видных дружинников, в том числе тысяцких Киева, Белгорода и Переяславля; к участию в совещании был приглашен и представитель Олега Святославича [207] «Володимер Всеволодовичь по Святополце созва дружину свою на Берестовем: Ратибора Киевского тысячьского, Прокопью Белгородьского тысячьского, Станислава Переяславльского тысячьского, Нажира, Миро слава, Иванка Чюдиновича, Олгова мужа». Киевский тысяцкий Ратибор, сменивший ограбленного киевлянами Путяту, — это, по всей видимости, бывший посадник князя Всеволода Ярославича в Тмуторокани в 1079— 1081 гг. (см. с. 82). Переяславский тысяцкий Станислав может быть отождествлен со Станиславом Тудковичем, павшим в 1136 г. в сражении под Переяславлем между Ольговичами и Мономашичами. Мирослав, вероятно, был знатным боярином, владельцем села Мирославского в Киевской земле (под Витичевом). Под 1134 г. он упоминается летописью как паломник в Святую землю, привезший оттуда «доску оконечную от Гроба Господня». Некий Нажир Переяславич фигурирует в летописи под 1160 г., но его тождество с участником берестовского совещания маловероятно по хронологическим соображениям. «Олгов муж» Иванко Чудинович, как можно догадываться, был сыном того Чудина, который участвовал в составлении Правды Ярославичей и «держал» в 1072 г. Вышгород (см.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания. С. 140—141). Белгородский тысяцкий Прокопий по другим источникам неизвестен. . То, что «Устав» был принят в совете с главами общин крупнейших городских центров Русской земли и включен в общерусское законодательство — Русскую Правду, как нельзя лучше показывает универсальность затронутых в нем проблем.

Обсудив в общей думе создавшееся положение, законодатели выработали некоторые меры по смягчению долговой кабалы. Положено было резко ограничить произвольное взимание ростов. Отныне заимодавец мог давать деньги в долг не больше чем под 50% и только на трехлетний срок; причем выплата «реза» за третий год освобождала должника от необходимости возвращать сам капитал. Максимальная ставка годового процента, таким образом, снижалась до 17%. Неоплатные должники, чье имущество пострадало от нападения ратных людей, от пожара или другого несчастного случая, получали отсрочку платежей на год. Закупам — разорившемуся люду, наймитам-полурабам, работавшим «из пищи» (ради пропитания) на господском поле, — «Устав» гарантировал сохранение личной свободы в случае невыплаты ими долга.

Ряд утраченных ныне летописных списков, известных по извлечениях из них в трудах В.Н. Татищева, в связи с этими экономическими мерами упоминает еще об изгнании евреев из Руси. Согласно этому известию, киевляне всем миром просили у Мономаха «управы на жидов, что отняли все промыслы Христианом и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились. Они же многих прельстили в их закон». Мономах вынес этот вопрос на совещание князей. На съезде в Выдубичах князья постановили выслать всех евреев из Руси и впредь не пускать, а если тайно войдут, то вольно их грабить и убивать, «и с сего времени жидов на Руси нет» {110} 110 Татищев В.Н. Указ. соч. Т. II. С. 213. . Историки относились к татищевскому сообщению с разной степенью доверия; указывали, в частности, на его противоречие со статьей Повести временных лет под 1124 г. о большом пожаре в Киеве, во время которого «и Жидове погореша», хотя и с той оговоркой, что «прежнее место жидов могло долго удерживать их имя» {111} 111 Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. Т. 1—2. С. 681, примеч. 157. . Во всяком случае, нельзя не принять во внимание тот факт, что евреи снова попадают в поле зрения древнерусских источников после большого временного перерыва и уже в качестве выходцев из других стран [208] Таковы, например, «жиды», упоминаемые «Повестью об убиении Андрея Боголюбского» наряду с волжскими булгарами и другими «погаными», крестившимися благодаря просветительской деятельности этого князя. Это были, несомненно, приезжие еврейские купцы из Булгарии или из нижневолжских земель, входивших некогда в состав Хазарского каганата. .

Регламентация отношений между заимодавцами и должниками значительно облегчила тяжелую участь последних. Завещая читателям своего «Поучения»: «Не вдавайте силным погубити человека», — Владимир не преминул с гордостью отметить, что сам он «и худого смерда, и убогые вдовице не дал есмь сильным обидети». Действительно, источники того времени свидетельствуют, что Мономах не раз давал чувствовать «сильным» тяжесть княжьей руки. В одном из дошедших до нас посланий митрополита Никифора владыка оттеняет его роль законодателя, «хранящего истину в веки, творящего суд и правду посреди земли», «оградившего законоположениями, как будто некими стенами чудными, свое христианское стадо». В другом письме он адресуется к Мономаху с такими словами: «Подумай об этом, князь мой, поразмысли о тех, кто был изгнан тобой, об осужденных тобой на наказание, об отвергнутых. Вспомни о тех, кто кого оговорил и кто кого оклеветал. И сам как судья рассуди их и, будучи наставляем от Бога, помяни всех, и так сделай, и отпусти, да и тебе отпустится, и отдай, да и тебе отдастся». И далее Никифор прибавляет: «Не печалься же, князь, из-за этих слов. Или думаешь, что кто-то пришел ко мне печальный [с жалобой] и потому написал я тебе это? Нет, это для твоей правой веры, просто так написал я для тебя как напоминание, ибо великие властители часто нуждаются в большом наставлении, ведь они многим пользуются, и многие изъяны имеют». Эта оговорка показывает, что опальные были знатными людьми, чьи родственники или друзья имели возможность обратиться к митрополиту с жалобой на действия князя. Послание Никифора можно сопоставить с известием Новгородской Первой летописи о том, как в 1118 г. Мономах призвал из Новгорода сотского Ставра с несколькими боярами и посадил их в погреб за творимые ими грабежи [209] В I960 г. на стене киевского собора Святой Софии был обнаружен «автограф» Ставра, процарапавшего свое полное имя: Ставр Городятинич. Летописный эпизод с его заточением лег в основу былины о Ставре Годиновиче, которого князь Владимир Красное Солнышко по ложному обвинению приказал посадить «в погреб сорока сажен, и закрыть доскою железною, и засыпать пески желтыми» (Былины. Сост., вступ. ст., вводные тексты В.И. Калугина. М., 1991. С. 439—440). .