Сеймур Беккер - Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России

В течение полувека после отмены крепостного права шел непрерывный процесс разделения двух групп, границы между которыми до этого в основном совпадали. Скорость и масштаб дифференциации этих групп показаны в таблице 2. Быстрая урбанизация первого сословия — это еще один признак того, в какой степени дворянство уже отдалилось от земли. К 1897 г. 47,2% дворян, проживавших на территории европейской части России, были горожанами, тогда как в 1858 г. таких было только 15—20%. {74} , [14]Сходную картину открывают и данные о миграции населения: в Европейской России в 1897 г. из всех горожан дворянского происхождения 64,2% жили не в тех уездах, в которых были рождены, а 49,1% жили даже за пределами своих губерний [15]. Первое сословие, как следует из этих данных, претерпевало резкие социальные изменения. Накануне освобождения крестьян 80% всех дворян принадлежали к семьям землевладельцев, лишь 20% или меньше были горожанами. Накануне Первой мировой войны к семьям землевладельцев принадлежало менее 40%, тогда как от 60 до 80% этой группы числились уже городскими жителями [16].

Сокращение в 1861 — 1912 гг. более чем вдвое процента дворян, входивших в семьи землевладельцев, сопровождалось примерно таким же уменьшением земель в руках потомственного дворянства. В ходе проведения в жизнь крестьянской реформы 1861 г. первое сословие передало своим вчерашним крепостным 28% своей земельной площади [18]. В 1862 г. оставшиеся в руках дворян европейской части России 87,2 млн. десятин (без учета земель в прибалтийских губерниях) сократились за следующие пятьдесят два года до 41,1 млн. десятин — на 53% (см. следующий раздел, «Продажа и скупка дворянских земель»).

Превращение дворян-землевладельцев в меньшинство первого сословия, потеря дворянством более половины земель, которыми оно владело накануне освобождения крестьян, и трансформация дворянства из преимущественно сельской группы населения в преимущественно городскую — все это признаки драматических изменений, пережитых дворянством за первые полстолетия после Великих реформ. Чтобы оценить значение этих перемен, следует начать с исторического контекста связи между российским дворянством и землей.

Даже после освобождения в 1762 г. от обязательной службы государству дворянство, бывшее по своему происхождению и традициям служилым сословием, продолжало тяготеть к городам и к императорскому двору. Городская жизнь, по крайней мере в период зимнего «сезона», для дворянина XIX в. была идеалом. Поместье являлось для него прежде всего источником провизии и доходов, делавших возможной жизнь в городе, а помимо этого было приятной резиденцией в летние месяцы. И хотя большинству дворян до 1861 г. этот идеал был недоступен, это не мешало им считать такой порядок вещей наилучшим, а сельское хозяйство — занятием низменным, подходящим только для управляющих имением крестьян. Западных посетителей России крайне поражало, насколько слаба была связь русского дворянства с землей. В 1840-х гг. этот феномен попал в поле зрения барона фон Гакстхаузена, который, среди всего прочего, отметил, что типичный помещичий дом — наскоро построенный, примитивно отделанный даже внутри, с непритязательной меблировкой — производит впечатление временного пристанища, а не постоянного жилища. И такая картина была характерна даже для довольно влиятельных лиц {75} . Примерно так же описал сельские усадьбы дворян живший в России в конце XIX столетия англичанин {76} , а в 1880-х гг. о том же явлении оставил свидетельство Леруа-Болью: «Здесь никогда не было такой, как на Западе, связи между дворянством и землей. В отличие от остальной Европы, здешнее дворянство не отождествляет себя ни с почвой, ни с местностью. Имена дворян никак не связаны с названиями их поместий или близлежащего района, как они связаны в немецком и французском языках приставками von и de… [В России] нет ничего похожего на гордые дома европейской аристократии, наследницы феодализма; нет ничего сходного с этими средневековыми замками, столь прочно и основательно вросшими в почву, столь надменно напоминающими о могуществе семей, твердыней которых они были когда-то. Кажется, что дама русская природа воспротивилась созданию таких замков, для которых здесь нет ни подходящих мест, ни материалов — ни скалистых гор, на вершине которых могли бы возвышаться эти семейные крепости, ни камня, из которого их можно было бы построить. Деревянный дом, так часто сгорающий дотла, так быстро уничтожаемый жучками-древоточцами, так легко переносимый с места на место и поддающийся любой перестройке, является подходящим символом русской жизни; жилища сами по себе свидетельствуют о непрочности положения аристократии» {77} . Даже более основательные, выстроенные в стиле Палладио, помещичьи резиденции XVIII и начала XIX в. редко служили родовым гнездом в западном смысле слова, так как поместья не часто оставались собственностью одной и той же семьи дольше чем в двух-трех поколениях {78} .

Непрочность связи дворян со своими поместьями отчасти объясняется их традиционной ориентацией на государственную службу и отсутствием в России феодального прошлого. На Западе благородное сословие было если не прямым потомством, то духовным наследником средневековых воинов-землевладельцев, которые, под защитой крепостных стен своих замков, de facto были суверенными владыками своих феодов, и их политическая власть и влияние прямо зависели от обширности и богатства их земельных владений. Исторически земля была основой положения и власти благородного сословия на Западе. В России, напротив, первое сословие являлось наследником московских служилых людей и своими привилегиями, положением и земельными наделами было обязано государю. Исторической основой общественного положения русского дворянства являлась не земля, а государственная служба.

Относительно слабая привязанность дворян к своим поместьям была также результатом культурной пропасти, отделявшей их от других сословий, прежде всего от крестьян и духовенства. В любом сословном обществе сословия различаются как образом жизни, так и правовым статусом, но первое сословие России было отделено от всех других гораздо больше обычного. Сбрив свои бороды, облачившись в западное платье и усвоив элементарные основы западной культуры и образования — все по приказу Петра Великого, — дворянство быстро, уже к концу XVIII — началу XIX в., превратилось в группу, чуждую всем другим сословиям по образу жизни, мышления и даже по языку бытового общения. В течение почти двух столетий понятие дворянина включало в себя не только высокий общественный статус, что было неотъемлемой привилегией сословия, но и беспримерное, незнакомое Западу и всегда подчеркиваемое чувство своего культурного превосходства. Культурная дистанция, которая отделяла вестернизированное дворянство от сохранявшего традиционные обычаи народа, в сочетании с обширностью российских пространств создавала для дворян-землевладельцев проблему культурного и социального одиночества, по интенсивности своей несравнимую с тем, что переживали западные дворяне в своих культурных захолустьях. До самого конца XIX в. многочисленные наблюдатели неоднократно отмечали, какой ценой расплачивались живущие в удаленных от центра поместьях культурные и энергичные дворяне, лишенные общества образованных людей и доступа к школам, библиотекам и театрам {79} .