Сеймур Беккер - Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России

В 1880/81 г. в стране было 10 четырехлетних военных прогимназий, а спустя десять лет их осталось только две. Мэннинг (Manning. Crisis) ошибочно утверждает, что «потомственные дворяне все в большей степени пренебрегали этими возможностями» получить среднее и высшее военное образование, потому что утрачивали интерес к военной карьере (Р. 32).

В начале 1890-х гг. примерно половину всех вновь произведенных в офицеры составляли выпускники юнкерских училищ. См.: Корелин. Дворянство. С. 83.

В 1881 г. существовало восемнадцать кадетских корпусов, два были добавлены в царствование Александра III (Донской и Второй Оренбургский) и еще один в 1896 г. (Ярославский) (Зайончковский. Самодержавие и русская армия. С. 312).

Того же 1 января 1897 г. 10 600 дочерей потомственных дворян обучались в женских гимназиях и прогимназиях.

Только в 1881 —1894 гг. процесс увеличения численности студентов университетов слегка замедлился, тогда как число учащихся мужских гимназий и прогимназий снизилось.

В 1880 г. в университетах учились 1885 потомственных дворян, а в 1897 г. — 3578 (Лейкина-Свирская. С. 62; РГИА. Ф. 1283. Оп. 1. Д. 167. Л. 66). В период с 1870 по 1897 г. численность дворянства увеличилась на 54—63%, а в 1880—1897 гг. увеличение должно было составить 34—40%.

Из числа мужчин, вошедших в эту составную социальную группу в 1897 г., 65,8% являлись потомственными дворянами.

В 1897 г. гимназий и прогимназий было в одиннадцать раз больше, чем кадетских корпусов, а учащихся соответственно в восемь-девять раз больше (Бескровный. С. 180—181).

В 1811 г. императором Александром I был создан неподалеку от С.-Петербурга лицей для обучения сыновей дворян, фамилии которых были записаны в пятом или шестом разделе губернских родословных книг (т.е. титулованные семьи и такие, дворянство которых было подтверждено ранее 1685 г.), а также сыновей дворян-офицеров чином не ниже полковника и дворян-чиновников чином не ниже статского советника. Воспитанников Александровского лицея готовили к службе по гражданской части, прежде всего по министерству внутренних дел. Императорское училище правоведения, созданное в 1818 г. в С.-Петербурге, имело сходные ограничения по приему и готовило своих воспитанников к судебной карьере. В конце царствования Александра III оба учебных заведения были открыты для всех потомственных дворян. См.: Блосфельдт. Сборник законов. С. 324, 326.

Томас Пирсон (Pearson Thomas S. The Origins of Alexander III's Land Captains: A Reinterpretation (Slavic Review 40 [1981]):384—403) совершенно верно подчеркивает «практичность государственных соображений», лежавших в основе идей Толстого и нашедших выражение в проекте закона о земских начальниках, но слишком далеко заходит в принижении вклада Пазухина. Вейлан доказывает, что неверно связывать политику Толстого с «дворянской реакцией»; его сочувствие к дворянским нуждам покоилось на представлении, что «дворянство это самые подготовленные и действенные слуги государства. Таким образом, его поддержка их интересов исходила из того, что то, что полезно дворянству, будет хорошо и для государства» (р. 67). В этом Вейлан следует точке зрения Джорджа Иейни, изложенной им прежде всего в: Yaney George. The Systematization of Russian Government (Urbana, 1973). P. 375—376; а потом более детально в: Urge to Mobilize. В последней работе Иейни напористо, но неубедительно доказывает, что институт земских начальников был учрежден не для восстановления власти дворян-землевладельцев над крестьянством, а, скорее, воплощал стремление санкт-петербургских реформаторов вызвать к жизни и поставить на службу государству «действенных подвижников», которые смогли бы принести в деревню современные методы рационального управления (р. 52—54). Это позволило бы реформаторам реализовать свою идею «мобилизации крестьянства» (р. 78), иными словами, «принудить сельское население жить в соответствии с “современными” представлениями о природе человека», чтобы реализовать «внутреннюю потребность» этих вестернизированных реформаторов в том, чтобы навязать «свою веру в упорядоченность мироздания» «всем русским людям» (р. 5—7). Относительно равно неубедительных попыток Иейни представить в образе «современных реформаторов» не только Толстого, но и самого Пазухина см.: Там же. Р. 71—75, 90—92, 396. Но по крайней мере в этом пункте Вейлан отказался следовать за Иейни (см.: Whelan. P. 175, 178, 184—185). Вейлан и Иейни создают ложную дихотомию, поскольку ни одному традиционалисту никогда и в голову не приходило проводить различие между интересами дворянства и подлинными интересами государства, а ключевым элементом мировоззрения сословников было убеждение, что дворянство представляет собой не только лучших слуг государства, но что все дворянские привилегии — это закономерное следствие их роли в создании и сохранении государства, той самой роли, об укреплении которой и хлопотали традиционалисты (см. гл. 6). Никто и не пытался проводить различие между интересами дворянства и государства (в понимании сословников), по крайней мере в случае контрреформ. И утверждение Иейни, что «Александр III “покровительствовал” своему дворянству примерно так же, как Ленин и Сталин “покровительствовали” своим рабочим», никак не помогает понять ситуацию 1880-х гг. (Urge to Mobilize. P. 79).

Пазухин и до этого заявлял, что для создания института земских начальников необходимо ликвидировать институт сельских мировых судей, но тогда ему противостоял министр юстиции Манасеин. См.: Whelan. P. 176—178.

Зайончковский утверждает, что по десяти обследованным губерниям процент недворян среди земских начальников был несомненно выше, чем в среднем по стране.

По положению от 1864 г. первая курия состояла из всех частных индивидуальных владельцев земли в сельской местности; вторая — из всех частных индивидуальных владельцев городской недвижимости и корпоративных собственников, за исключением крестьянских обществ; третья — из крестьян в качестве владельцев общественных наделов. Первая и вторая курии включали членов всех четырех сословий — дворян, священнослужителей, горожан и крестьян; третья курия состояла исключительно из крестьян, но только в силу уникальности системы общинного землевладения. Поэтому Рибер не прав, когда утверждает, что установленная в 1864 г. система выборов «строилась на владении собственностью и сословной принадлежности» и что реформа 1890 г. «дала перевес сословному принципу» (р. 95—96). На самом деле пересмотренное в 1890 г. положение о земстве впервые разделило избирателей по сословиям.